Происшествие из жизни... - [39]

— Знаешь, чего мне хочется? — спросил он.

— Чего?

— В деревню съездить, к дядьке.

— Возьми меня, а?

Григорий поколебался, ответил:

— Поедем.

Поезд привез их на станцию поздним днем, а от станции случайный грузовик за час домчал до развилки дорог, откуда в полукилометре виднелась деревня.

Была тишина, и была благостность, и было умиротворение вокруг, которое Григорий сразу почувствовал.

— Как хорошо тут!

Вика ничего не сказала, она только вздохнула, впитывая в себя свежесть воздуха и окружающий покой: поле, близкий лес, ветерок, колышущий травы, комбайн, безмолвно застывший в поле, ближние дома деревни, высокую колокольню полуразвалившейся церкви. Это был другой мир, далекий от недавней московской суеты, душевного напряжения и торопливости.

Григорий, наверно, чувствовал то же самое, он стоял, запрокинув голову к небу, ловя лицом дыхание ветра, ноздри его шевелились, губы будто жевали что-то.

— Гудит, — сказал он.

— Что? — спросила Вика.

— Колокол. Слышишь?

— Правда, гудит, — удивилась Вика, хотя ничего не услышала.

Они прошли всю деревню, к крайней избе. Из окон, со скамеечек у ворот на них смотрели люди, смолкая при их приближении. Вика видела их меняющиеся лица, на которых застывали скорбь и жалость, она ловила их взгляды и напряженно улыбалась в ответ, словно гася всем своим видом эту жалость.

Она привыкла к тому, как смотрят на них посторонние люди, и привыкла не то чтобы не замечать выражения их лиц, но не обращать внимания, научившись идти рядом с Григорием с полуулыбкой, наклонив к его плечу голову, будто слушала, что он ей говорит. Григорий всегда чувствовал ее спокойную доброжелательность и оттого легко, без напряжения двигался сам, держа ее под руку.

Но сейчас в нем не было привычной легкости, он будто ощущал взгляды деревенских жителей и, конечно, слышал их тревожный шепот. Кто же этот несчастный парнишка? К какому дому завернет со своей сестричкой, наверно?

Так они прошли всю деревню, к крайней избе, где у калитки стояла высокая дородная женщина, вся воплощение здоровья и силы. Так Вика и описала ее Григорию.

— Это тетя Лена, — дрогнувшим голосом сказал он, приостановился на мгновение и, слегка отодвинувшись от Вики, пошел один к женщине, застывшей у калитки. Она не узнавала Григория, переводя испуганный взгляд то на него, то на Вику. А Вика, умоляюще прижав к груди руки, предостерегая от неосторожного слова, с отчаянной надеждой смотрела на нее. — Здравствуй, тетя Лена, — сказал Григорий. — Это я, Гриша.

Тетя Лена смотрела не на него, а на Вику. Она поняла молчаливую Викину мольбу и воскликнула:

— Ой, боже ж мой, какая радость, а я-то смотрю, кто ко мне движется!

В голосе ее не было ни фальши, ни наигрыша, а были естественное удивление, неподдельная радость.

— Вот сюрприз! А это что за краля такая?

— Это Вика.

— Ах, Вика! — воскликнула тетя Лена, словно давным-давно знала Вику, и засмеялась. — Пригожую ты себе проводницу прихватил, молодец. Дай-ка облобызаю вас, дорогие гостюшки.

Она обняла Григория, трижды поцеловала его в губы, поцеловала Вику, ласково огладив ее своей большой рукой по плечам, глаза ее увлажнились, но она не дала пролиться слезам, весело сказала:

— Ну, припожалуйте в избу, — подхватила Григория под руку и повела к крыльцу.

Собака, гремя цепью, с хриплым лаем бросилась навстречу.

— Обалдел, Бешеный! — вскричала тетя Лена. — На место!

— Полкан! Ты что же? Не узнаешь? — сказал Григорий.

Тетя Лена засмеялась.

— Какой же это Полкан, Гришенька? Полкана давным-давно нет, после него тут знаешь сколько других полканов перебывало, не счесть.

Они вошли в просторную чистую избу.

— Дядя Ваня дома? — спросил Григорий.

Тетя Лена метнула быстрый взгляд на Вику.

— Ваня-то? На курорт Ваня вчера укатил, в Ялту.

— Он на войне был, тетя Лена?

— А кто ж, Гришенька, не был на войне? Все были. Почти все мужики в деревне полегли. А тебе, дружочек, моли бога, повезло.

Она сказала это просто, как само собой разумеющееся.

— Какое уж тут везение? — Григорий усмехнулся.

— Ну, знаешь, голубок, грех роптать. При руках, ногах, косая сажень в плечах, по земле ходишь, а слепота, что ж, беда, конечно, но не гневи судьбу, радуйся, что живешь…

Угощала она их огурцами, помидорами, а главное — картошкой, обыкновенной картошкой с огорода. Но от этой картошки шел домашний, деревенский, парной дух, Вика сроду такую не ела и уплетала за обе щеки, уж и насытилась, а все ела и ела. Что за картошка! Чудо! И Григорий от нее не отставал.

— Ой, тетя Лена, — говорила Вика, — я обжора, извините…

— Кушайте, не стесняйтесь, — смеялась тетя Лена, — это дяди Ванино наследство. Гришенька знает: дядя Ваня у меня мичуринец был, новые сорта выводил, природу переделывал, не ждал милостей от нее. Эта картошка — его изобретение. Картошку он вырастил, а мне детишек хотелось… Не было у нас детишек… Наши детишки — вот, картофля эта, да вишню с рябиной он скрестил, эвон стоит, растет, уродина.

— Ух, — сказал Григорий, — я готов, тетя Лена.

Он похлопал себя по животу — шлеп, шлеп — и засмеялся, и тетя Лена засмеялась.

— Не забыл! — сказала она Вике. — Бывало, Ваня мой, отец Гришки Андрей да Гришка вот, шустрый был малый Гришка, умнут обед, отвалятся от стола и шлеп-шлеп себя по животам, сыты, дескать. Как дети, дурачки озорные… Хорошее было время, молодое, дурное только какое-то…