Происшествие из жизни... - [38]

— Тебе чего? — спросила Вика.

— Выйдем, пройдемся.

— Еще один доброжелатель, — сказала она с вызовом. — Ну, пойдем пройдемся.

Когда мы вышли на улицу, она жестко проговорила:

— За тебя я все равно не выйду, а он один пропадет.

— Я люблю тебя, Вика, — сказал я. — Не обрекай себя на вечное несчастье.

— Да? А если бы я вышла за тебя, то, значит, обрела бы вечное счастье?

— Пойми, ты будешь сиделкой возле него.

— Ты! Умник! — воскликнула она почти с ненавистью. — Скажи, у людей должна быть совесть или нет? Светка отреклась от него, теперь ты, его дружок… Если бы ты был на его месте — а ты мог быть на его месте, — что тогда ты говорил бы? Должна быть у людей совесть или нет?

— При чем здесь совесть? — в отчаянии проговорил я. — Ты перед ним разве виновата?

— Все виноваты, — сказала она, — Светка, ты, я, все…

— Зачем такая жертвенность? Если бы ты его хоть любила.

— Я и тебя не люблю. Если даже Гришка не согласится, я все равно не пойду за тебя, не надейся…

Я кружил по улицам, но успокоиться не мог. Я давно привык к мысли, что она не любит меня, и, хотя все еще надеялся неизвестно на что, все же без ответа сердце мое горело уже иным огнем, оно тлело теперь, как угли, которые вот-вот угаснут совсем или, наоборот, вспыхнут новым, еще более сильным пламенем, если подбросить к ним хотя бы малую щепку. Она была брошена сейчас, эта щепка. Вика, оттолкнув меня и будто лишив надежды, на самом деле всколыхнула все мои чувства, я любил ее, я не мог, не должен ее потерять.

Я пошел к Григорию.

Он сидел за столом перед большой книгой для слепых, елозил по ней пальцами.

— Здравствуй, — сказал я.

— Здравствуй, — настороженно ответил он.

— Я люблю Вику, Гриша, тебе это известно. Нет, я не питаю никаких надежд, меня она не любит. Но…

— Не надо, не продолжай, — прервал он меня. — Я не собираюсь на ней жениться, мне не нужна ее жертва, успокойся…

— Она не отстанет…

Я не успел договорить. Дверь распахнулась, и в комнату, задыхаясь, вбежала Вика.

— Ты… ты… — не кричала, а шептала она побелевшими губами, смотря на меня уничтожающим взглядом, в котором была даже не ненависть, а большее — брезгливое презрение. — Знала, что ты пойдешь сюда. Ты подлец. Как ты можешь? Если б ты любил меня, ты бы понял… Уходи!

— Не надо, Вика, — сказал Григорий, — прошу тебя.

— У меня свои счеты с ним, Гриша, замолчи, пусть уходит!

— Вика, — сказал я умоляюще.

— Убирайся! — крикнула она.

Я ушел.

— Завтра, Гриша, — сказала Вика, — мы пойдем в загс!

— Оставь, никуда мы не пойдем.

— Неужели ты не понимаешь, что я не отступлюсь? Мы завтра распишемся, что бы ни случилось, хоть землетрясение.

— Не надо, — сказал Григорий. — Спасибо тебе. Неужели ты думаешь, я могу принять такую жертву?

— Какую жертву? О чем ты говоришь? Я ничем не жертвую, я знаю, на что иду.

— Любить надо, Вика, а я…

— Что ты? Не любишь? Не надо, привыкнешь.

— Это безжалостно, — сказал он. — Говоря так, ты лишаешь меня всякой надежды.

— Какой надежды?

— Встретить человека, которого полюблю.

— Ты его уже встретил. Это я. Я нужна тебе. Я сделаю все, чтобы ты полюбил меня. А надоем, прогонишь. Но я не надоем.

— Ты уже надоела мне.

— Не ври. Я еще не успела надоесть. Завтра, Гриша, мы идем в загс. Завтра мы станем мужем и женой. Виктория Александровна и Григорий Андреевич Тихомировы — красиво звучит!

— Нет, Вика, — сказал он, сердясь, — ни завтра, ни послезавтра, никогда.

— Ну почему? Почему? — она заплакала. — Я хочу замуж, я уже старуха, мне пора замуж, я хочу погулять на собственной свадьбе. У нас будет ребеночек, Гриша. Разве тебе не хочется ребеночка? Я уже придумала — мы назовем его Сергеем. Сергей Григорьевич — как хорошо.

— Не мучай меня, пожалуйста, — ласково сказал он.

Она всхлипнула, вытерла слезы, подошла к нему и, обхватив руками его голову, поцеловала в обожженные губы.

— Хорошо, прости, пусть будет, как было.

И снова все стало, как было. Вика жила своей жизнью, Григорий своей. Он привык обходиться без посторонней помощи, был настойчив, не разрешал себе уныния, стараясь верить в будущее. Вика приходила к нему почти каждый день. Забежит, принесет какой-нибудь еды и уйдет, не засиживается.

Лето подходило к концу, был сентябрь, еще теплый, солнечный, но деревья уже желтели, и Григорий, сидя у окна, слышал их беззвучный трепет, когда во дворе падали первые листья.

Григорий выходил во двор, сидел под деревом или, постукивая своей палочкой-выручалочкой, своим поводырем, шел в сквер к Патриаршему пруду, так по старинке называли Пионерский пруд, где слушал скрип весел и всплеск воды от проплывающих лодок, в которых сидели веселые люди, дышал воздухом, наполненным влагой и пахнущим почему-то грибами.

Однажды Вика, проходя мимо, увидела его тут и долго стояла, глядела, как солнце играет на его лице, как морщит он лоб от прикосновения теплого света, словно солнечная паутина щекочет его. Она подошла, села рядом.

— Это ты? — спросил он, сразу узнав ее: все имело свой запах, свой запах был и у нее.

— Угу, — сказала она. — Хочешь, покатаемся?

— Давай, — согласился он. — Но грести буду я.

Она взяла лодку, он сел на весла и легко, умело стал грести, она только направляла его, чтобы лодка не отклонилась в сторону, плыла ровно.