Прохладное небо осени - [43]

Молча ставила в вазочку цветы, слушала, как Нина ему объясняет:

– Мы с Инкой подруги детства. С четвертого или пятого класса, Инна?

– С пятого. В четвертом я училась в другой школе.

– Нет, ну просто здорово, – отчего-то восторгался Токарев. – Такая встреча!

Чему он рад? Что пришел ко мне, а встретил Нину?

– Ты же говорила, что будешь сидеть с Васькой?

– А я и должна была...

Токарев отправился искать в гостинице чай. Нина, как только за ним закрылась дверь, принялась объяснять:

– Вот за него-то я чуть замуж и не вышла. Он работал у нас на радио, сменным инженером...

– Отчего же не вышла?

– Так рассказывала тебе. Это он, тот самый...

– Тот самый, чью любовь побоялась испытать?

– Что уж так удивляться? У меня отец – кто? А у него? Генерал. Не где-нибудь, а в Большом доме. На Литейном.

– Да-а, – протянула, усмехнувшись, Инесса. – Ситуация. Понятно, почему старик брюзжит и весьма настоящим временем недоволен.

– Ты его знаешь?

– Познакомилась. Когда ты звонила, я была там. В гостях.

– Теперь ясно? Я и так-то скрывала от всех, не потому, что боялась, я на фронт пойти не побоялась, а не могла говорить или писать о папе т а ко е... Ну, просто выше моих сил. А им тем более – как скажешь?.. Они, кстати, особенно не расспрашивали. Опять получалось – обманула доверие. Хотя я и сказала правду – мама умерла, отец погиб, мы с Томкой сироты. Правда, но не вся. Мне вообще с этой «не всей правдой», сама понимаешь, как жилось. И не один год... Они меня, между прочим, как фронтовичку очень уважали. И вдруг?.. Не могла. Совсем было решила – будь как будет, кто станет докапываться, кому в голову придет? Собрались с Юркой в загс. А незадолго перед тем сидели с будущей свекровью у нее в спальне, шили подвенечное платье из какого-то старого, Юлиного, это его сестра, она погибла в бомбежку...

– Они рассказывали...

– И тут Антонина Павловна завела разговор о том, что семья, мол, у них солидная, отец занимает ответственный пост, сын, раз решил жениться, должен думать не только о себе... До сих пор гадаю – случайный ли был разговор? Или справки о папе навели? Им же ничего не стоило. Понадеялись, что сама догадаюсь, пойму намек, соображу? Сообразила.

– Пожалуй, для таких людей чересчур деликатный ход, – усомнилась Инесса. – Хотя, с другой стороны, мать женщина умная, не исключала, возможно, и такого, что сын может и не послушаться. А так...

– А так – невеста сама сбежала. Не знаю, не знаю. Чего теперь голову ломать?

– Платье дошили?

– Дошили, – кивнула Нина. – Антонине Павловне пришлось, правда, воротничок отпарывать, я его на левую сторону пристрочила... Благородно я поступила?

– Куда уж благороднее. – Инесса расправляла в вазе цветы. – Я гляжу, дорого ты платишь за свое благородство.

– А благородство – оно в цене, – отшутилась Нина. – Одно мне только обидно казалось, что уж очень быстро он утешился, чуть ли не через полгода женился. А вообще-то все к лучшему. Отец, как я теперь отлично понимаю, мне бы обмана не простил. Неплохой он, в общем, человек, но всякие сомнения ему чужды... А теперь старики спят и видят, чтобы мы с Юркой поженились...

Инесса не успела удивиться, вспомнила только, как оживилась мать, когда звонила Нина, прислушивалась к разговору, – вернулся Токарев с чайником и тремя стаканами в подстаканниках.

– Гостиница «Октябрьская» – вовсе не пустыня Гоби, и кроме кипятка в ней еще есть добрые феи. – Он вынул из кармана брюк брикетики сахара. – Чай – похуже, чем заваривает моя мама, но все же. Ты помнишь мамин чай, Нина?

– Что ж мне его забывать, когда она и теперь меня всегда потчует, когда я ее навещаю?.. Мы испытываем друг к другу те самые нежные чувства, – обернулась она к Инессе, – которые вызываются воспоминаниями о молодых летах. Я и к Юрке их отчасти испытываю, – добавила она. – «Онегин, я тогда моложе, я лучше, кажется, была...»

В ответ он потрепал ее по красновато-бронзовым волосам:

– Болтушка.

Но эта ласка Инессу не задела уже – приятельская ласка, ничего в ней нельзя больше увидеть. Ни у кого ни к кому никаких старых счетов. Даже если и были.

Потом они весело пили чай, напившись и съев половину торта, вышли на улицу и не спеша, как было задумано, двинулись по Невскому к Адмиралтейству.

Токарев всячески развлекал спутниц. Сначала Инесса поддерживала взятый им тон, а потом вдруг устала от пустоты и легкости болтовни, подумалось, что такой – несколько развязный – Токарев ей менее интересен и приятен, и, воспользовавшись минутой, когда они с Ниной заговорили о чем-то, понятном только им, отделилась, пошла впереди. Токарев скоро заметил:

– Инесса Михайловна, куда вы торопитесь? – Они догнали ее.

– В столь оживленной беседе, как наша, совсем забываешь, что идешь по Ленинграду. Такую расточительность мне не хочется себе позволять. – Инесса виновато улыбнулась и опять пошла вперед.

Они вышли на пустую Адмиралтейскую набережную, остановились у парапета.

В черной невской воде колыхались городские огни. И казалось: ступишь в эту упругую, медлительно бегущую к заливу воду – и она удержит тебя на поверхности, хоть шагай по ней, хоть стой и несись в открытое море.