Прогулки по Раю печали - [16]

— Как хорошо быть зрячим…

Тим слабо морщится и не соглашается. Опускает голову и канючит:

— Не смотри… Я не спал.

Стах подходит к Тиму ближе и, конечно, смотрит. Чтобы проверить. И чтобы Тима засмущать еще сильней. И потому, что, пока совсем рано, можно украсть минуту.

Тим отворачивается и не знает, куда деться. Отступить — если только в окно.

Но потом он, видимо, чувствует, что Стах не просто так к нему пристает. И проверяет — не просто так? А проверив, чуть улыбается, что он взъерошенный со сна. Пытается поправить — не выходит.

А еще Тим весь в мурашках и мелко дрожит. Стах кладет ему на пояс горячие руки. Тим подается вперед и выдыхает мятой. Стах сохраняет дистанцию.

Тим обнимает одной рукой, а второй пытается убрать Стаху за ухо непослушные волосы. И то ли пальцы у него слишком холодные, то ли просто такое прикосновение, то ли все дело в том, что Тим — и рядом, но Стаха передергивает — и тоже теперь прошибает мурашками. Тим замирает.

Стаху неловко и нервно, он смеется — сам над собой. Тим оттаивает и, поборов его волосы, гладит ему щеку большим пальцем. Смотрит на губы. Смотрит в глаза. Ждет, когда будет можно.

Тим шепчет, просит, уговаривает:

— Я соскучился…

Стах усмехается:

— За ночь?

— В целом…

— Я же рядом.

— Это хуже всего…

Стах тянется к Тиму и шепчет:

— Не разонравишься.

Тим вдруг плаксиво изгибает брови — и обнимает.

Стах в шоке: Тим добровольно лишился поцелуя. И потому, что в шоке, ослабляет защиту и позволяет прижаться. Чувствует, как колотится воробьиное Тимово сердце. Слушает его встревоженно, загоревшись от близости до самых кончиков красных ушей.

Не плачет?..

Тим не плачет. Но отстраняется первым. Торопливо чмокает в губы и… как будто отталкивает.

Стах ничего не понимает. Как не подпускал, теперь не отпускает. А Тим все равно отступает, вжимается в поручень скованно и смирно. Пытается снять с себя его руки, но пытается — это как если бы он просил прикосновением, едва надавливая на запястья. Он произносит как-то глухо и жалостливо:

— Иди…

Стах шарит взглядом по его лицу — в поисках какого-нибудь ответа. Он не понимает. Сейчас будет как с дурацкой розой. Сейчас они еще расстанутся, не доехав до Питера.

— Тиша…

Тим почти умоляет шепотом:

— Ну иди, Арис, я догоню…

Стах не двигается с места. Только сжимает пальцы. Тим прикрывает глаза. Тим шепчет обреченно:

— Ты делаешь хуже…

— Ты не объясняешь.

Тим молчит секунды три.

Тим говорит:

— Ты начнешь паниковать…

— Я — уже.

Тим тяжело вздыхает. Тим заглядывает Стаху в глаза сочувственно, как пациенту, которому он должен сообщить, что это — неизлечимо. Тим произносит очень тихо:

— У меня встал. Ты делаешь хуже.

Тим.

Пальцы медленно слабеют.

Стах перестает касаться Тима.

Стах делает шаг назад.

И… кто-то дергает ручку.

Стах шарахается, словно в него метнули молнию.

И застывает почти убитым, когда все стихает, словно попали.

Он старательно не опускает взгляд. Настолько старательно, что в какой-то момент вообще просто запрокидывает голову и поднимает глаза.

Странно… Он никогда не задумывался, как выглядит туалет в поезде с этого ракурса…

И как свалить отсюда от парня со стояком, когда за дверью человек, — тоже.

Вот ничего не предвещало. У Стаха же не встал. Чего Тим такой чувствительный? Стах зря, что ли, держит его подальше? Хотя… Стах вот держит, а Тим все равно прижимается.

Стах страдает аж полминуты, забившись в угол, гоняет мысли, переливается всеми оттенками красного цвета. Тушит внутри пожары. Они не тушатся.

А Тим начинает собирать вещи. Как будто ничего не случилось. Закончив, просит:

— Идем?..

— Что?..

Стах даже не мигает. Просто смотрит на него и не знает, как спросить.

Тим, а тебе нормально?

Тиму нормально, он говорит:

— Меня отпустило.

— Что?

— Что?..

Стах не понимает: это какой-то прикол?

Он шепчет:

— Ты издеваешься?!

Тим смотрит на него в упор несколько секунд, а потом вдруг тоже возмущается:

— Сложно думать о прекрасном, когда за мной — открытое окно и кто-то ломится в дверь…

Стах громко шепчет на него в ответ:

— Что ж тебя раньше это не остановило?!

Стах стоит перед ним, весь обожженный, и не знает, что его задевает больше — что у Тима был стояк и он сказал или что его так быстро отпустило.

Он говорит:

— Так, ладно. Я открываю, — и это звучит, как претензия.

— Открывай, — отвечает Тим, и это звучит, как передразнивание.

Стах пялится на Тима, словно того подменили. Был же тихий и робкий… А сейчас что?..

Но надо открыть…

Стах вспоминает про линзы, оттягивает:

— А я закрыл контейнер?

— Я закрыл.

Стах цокает. И говорит:

— Спасибо.

У Тима такой вид, словно его заперли в одном помещении с дураком.

Стах шепчет:

— Что? Я не хочу выходить.

Тим тянется через него к ручке. Стах протестует:

— Мы и так странно выглядим…

— А звучим — ничего?.. — Тим забивает последний гвоздь в этот гроб.

Стах цокает и открывает рывком. Выплывает. Очень важный. Не глядя по сторонам. Потом глядит по сторонам — никого. Стах тут же сдувается.

Может, человек устал ждать. А может, вообще проверил, что закрыто, и ушел в купе. А может, человек — понимающий…

Стах не знает, кого винить.

Воздевает к потолку глаза и спрашивает:

— Бог, ты что, издеваешься?

Ну кто-то же точно должен издеваться.