Прогулка - [42]

«Она не хочет. Чтоб я повернулась».

Она?

Кира повела плечами, снова крепко берясь за прохладные перила. Это женщина. Вон какие волосы, и глаза красивые, как на картинках, где индийские богини танцуют, выворачивая запястья и говоря руками. Она. Она кто?

«Карандаши». Снова упало из памяти слово, и опять Кира не смогла понять, к чему, какие карандаши.

А кто-то уже подошел сзади, встал, почти прижимаясь, бережно кладя руки поверх ее ладоней. Дыхание с запахом дорогих сигарет щекотало горящее ухо.

— Нравится, королева Кира? Тебе нравится?

Лицо в проеме темных гор размывалось, исчезая в сумраке, все еще глядя на Киру бледнеющими глазами, и она уже могла повернуться, чтоб увидеть, улыбаясь.

Но почему-то не повернулась. Просто кивнула, склоняя голову в пепельных коротких кудряшках. Возможно, боялась умереть от счастья.

— Да.

Широкая сильная ладонь отпустила Кирину руку и рядом легла роза, в неярком свете почти черная, поперек никеля перил узкий бутон, сложенный, как губы в ожидании поцелуя. На длинном прямом стебле с парой листков. Краем глаза Кира успела увидеть — цветок отразился в стеклах, в дальних зеркалах, заполнил внутренность дома сотнями пурпурных роз.

И проснулась. После полного счастья сна — с четким ощущением кошмара. Села, прогоняя из памяти единственное оставшееся воспоминание — о множестве роз, почему-то нестерпимое, ужасное. Но воспоминание цеплялось, будто у него были шипы, посильнее, чем на розовых стеблях. Во рту пересохло, но пить не хотелось, вода в стакане показалась отравой. Свет в зашторенное окно лился желтым горчичным газом. За стеной бумкала отвратительная музыка, извиваясь мохнатыми сороконожьими лапками, вползала в уши.

— Черт, — беспомощно сказала себе Кира, изо всех сил стараясь не лечь снова.

Приступы навещали ее нерегулярно, потому были внезапными, заставая врасплох. Но как все будет, Кира знала, и потому не могла лечь, потому что некому тогда накормить котов.

Надо встать. Покинуть диван, сунуть ноги в тапочки, а каждое движение утомляло так, что хотелось расплакаться. Но плакать она тоже не могла, это так отвратительно — плакать, так мокро, и всякие фальшивые звуки, и слова.

За халатом нужно тянуться, а он запутался рукавом. Кира медленно потащила его, халат зацепился, стаскивая на пол одеяло, то перекрутилось, и это тоже было ужасно. Она бросила попытки и встала так. Шлепая тапком и босой ногой (второй тапочек спрятался под кроватью, достать его не было сил), побрела в кухню, потом поняла — корм в холодильнике, сцепив зубы, вернулась, преодолевая бесконечный коридор мимо телефона. Тот мог зазвонить, и хорошо, что шнур совсем рядом, Кира на ходу дернула его из розетки. Каждое действие, которое в обычные дни совершалось мимоходом, автоматически, распухло, как ушибленная рука, и так же болело, и было их без числа, все необходимые, громоздились горой, она вырастала и вырастала, угрожая похоронить под собой Киру. Чтоб не впасть в отчаяние и мертвую панику, нужно выбрать самые необходимые действия, осилить их и после лечь, застыть, пережидая. К вечеру, знала Кира, пройдет. Должно пройти. Если же нет, то есть способы, как один мучительные, но работают, просто сейчас думать о том, что их тоже придется делать, исполнять, совершать — невыносимо.

Я отдохну, пусто думала Кира, вывалив консервы в мисочки и убредая обратно в комнату. Отдохну и подожду. Если к вечеру не пройдет, я вытащусь. Уже было. Я…

Был еще туалет, в нем тоже полно всего — садиться, отрывать бумагу, нажимать кнопку на бачке.

Она даже помыла руки, и только потом легла, суя ноги под комок одеяла, скрученного с халатом. На столике бархатно мурлыкал мобильный, но пусть.

Кира не помнила, когда ее посетил первый приступ жестокой тоски. Это было еще в школе, и тогда у мамы всегда находились объяснения. Все ведь так просто, знала мама. Плохое настроение? Значит, какая-то из одноклассниц в чем-то Киру опередила. Новое платье, или оценки, а то вдруг — не поделили ухажера, да? Если дело не в подружках, знала мама (а она всегда именно знала, без всяких там предположений), значит, Киру не устраивает их жизнь, вот и скажи про это своему отцу эгоисту, от него не то что денег и помощи, даже письмеца дочке не дождешься. И так далее. А главное, все знаемое всегда имело решения и только дочкина лень или упрямство мешали ей тут же взбодриться и поменять плохое настроение на прекрасное.

— У меня, — наставительно говорила мрачной Кире Татьяна Алексеевна, — всегда прекрасное настроение. Когда мне его не портят некоторые своим кислым видом.

Конечно, Кира маме верила, и поначалу очень старалась. Сперва выискивая причину, а их всегда находилось с излишком. Потом предпринимая всякое. Грустно тебе? Возьми подругу, сходите на комедию. Или почитай веселую книжку. Мрачно и беспросветно? Запишись в спортивную секцию. Так ухайдокаешься на тренировках, забудешь про капризы, еле до кровати доползешь. И вообще…

— В твои годы я работала вовсю. Помогала бабушке, мыла полы в детсаду, и что удивительно, устанешь так на работе, никакая хандра не подступится. Это теперь вы — феи сиреневые.