Прогулка - [30]

Кира потянулась, напрягая уставшую спину. Ушла в кухню, не торопясь накормила котов, поела сама, уставясь глазами в какой-то роман, не слишком вникая, но все равно он держал ее мысли. А потом, заварив себе огромную кружку кофе, снова села за ноут. Нужно было отобрать снимки и все их обработать, играя тенями и светом, подать нужное ярче, уводя прочее в сумрак. Это займет несколько часов, прикинула она.

Как и надеялась, работа увлекла, пожирая время. Был уже почти рассвет, за окном попискивали, просыпаясь, стрижи, когда голова совсем потяжелела. Кира, бережно двигаясь, расстелила постель и легла, заткнула уши берушами, надвинула на лицо мягкую маску. Закрыла глаза и сразу провалилась в сон, милосердно глухой, без сновидений.

Ее разбудил голос. Спросонья она не поняла чей, но такой — совсем привычный. Села на диване, рукой трогая пустые уши. Маски на лице тоже не было, и Кира, пошарив под боком, не нашла, и откидывая одеяло, прислушалась. В кухне гремело. Зашумел газ, полилась и затихла вода.

— До ночи проспишь, — уже с раздраженным упреком повторил голос, — хоть помогла бы.

— Мама? — Кира встала, одергивая ночнушку.

Она ее не любила, ночью рубашка сбивалась, спутывая ноги, но мама ругалась, требуя, чтоб надевала, а то что это — спать почти нагишом, некрасиво и стыдно. Кира опустила голову, с изумлением оглядывая прозрачный батист и ленточки на вырезе, завязанные бантиком.

— Что? Я…

— Иди умывайся! Я на базар ухожу. Картошки почисть.

Из стекла старого серванта, давно уже выкинутого на помойку, на Киру глянула испуганная девочка, с короткими растрепанными волосами. Глаза были широкими, а больше в старом стекле ничего не разглядеть.

Она сунула ноги в тапочки, были у нее когда-то такие, обшитые оленьим мехом, это папа привез, давно уже, из командировки. Потом уехал снова, на два года. Потом еще раз приедет, уедет и больше уже не вернется. Напишет письмо, чтоб развод, потому что он там женится. В письме будет его новый адрес, но Татьяна Василевская, мама Киры, письмо это сожжет, и бывшего мужа из жизни вычеркнет. Из своей. И Кириной тоже. Даже фамилию сменит обратно на девичью, станет снова Плещеевой, и с Кирой не будет разговаривать два почти месяца, потому что Кира оставит отцовскую. Или три месяца. Это уже было, нет, это еще только будет?

— Иду.

Она шла как по стеклу, боясь провалиться куда-то, напряженно пытаясь понять, сон ли смотрит, и бывают ли такие отчаянно реалистичные сны.

Мама заваривала чай. В кухне вдруг оказалось много вещей из той, старой жизни. Чайник, сверкающий хромовыми рифлеными боками, деревянная ужасная хлебница с падающей крышкой. Висел на стене тяжелый двухстворчатый шкаф-буфет, крашеный голубой масляной краской.

Кира пробормотала добрутро и нырнула в ванную комнату, быстро осматривая мелочи — тут в ванной они были вперемешку, новые и старые, уже исчезнувшие. Зубная паста «Чебурашка» стояла рядом с бальзамом для волос — его Кира купила пару дней тому. Висело на крючке большое махровое полотенце в подсолнухах. И оно же валялось под табуреткой, пущенное на половые тряпки. От мешанины кружилась голова. Но зато в зеркале над полочкой Кира вдосталь нагляделась на себя, тридцатилетней давности. Она постриглась. Как раз перед шестнадцатым днем рождения. Обрезала косу, которая смертельно ей надоела, и потом, она с ней была такая совсем еще девочка. А хотелось стильно, как взрослая.

Умывшись, Кира вытерла лицо тем самым полотенцем. И откликаясь невнятными «угу» на какие-то мамины высказывания, дернула бантик на вырезе рубашки, оттянула, заглядывая. Совсем небольшая грудь с торчащими носиками сосков, гладкий живот, выступающие на бедрах косточки. Кира прижала вырез ладонью, раскаиваясь, что посмотрела. Собственное тело поймало врасплох, кинулось, целясь воспоминаниями. Оно было виновато не меньше, чем голова и сердце. И сейчас пыталось избавиться от вины, перекладывая ее на саму Киру.

Нельзя позволять. Нельзя поддаваться.

Кира посмотрела на девичье личико в зеркале. Своими настоящими, взрослыми глазами. И отворачиваясь, вышла, сразу же заговорила с мамой, слушая свой голос.

— Мам, нормально все. Иди, я почищу. На пюре, да?

Мама прошла мимо, почти не глядя, и Кира поняла — она не в духе. Будет раздражаться, комментируя Кирины промахи. Ну и хорошо, а то вдруг заметит необычное.

— Ночнушку сними, не вошкай по кухне, не тебе стирать же.

— Сниму, — послушно сказала Кира.

Пока она переодевалась, мама ушла, хлопнула дверью, защелкивая замок. Старый, машинально отметила Кира, усаживаясь над помойным ведром и беря из пакета картофелину. Пока готовила себе тут место, то голова будто играла в чет-нечет, сообщая о каждом предмете — старый, новый, старый, старый, а вот — новый.

Над головой играло радио, а за окном болтали соседки, рассевшись на лавочке, которую спилили вот уже двадцать лет тому, ничего себе время убежало.

Дочистив картошку, Кира поставила кастрюлю на газ. Поискала глазами котов, ужасно уже скучая по толстому Клавдию и самостоятельной Лиссе-Клариссе.

— И зачем я тут? — она оперлась руками о подоконник, выглядывая из-за тюлевой занавески, — не просто же так? Зачем?