Профессор идет домой - [4]
У Синтии роскошные апартаменты в большом отеле неподалеку от Пятой авеню, которые стоят Профессору пятнадцать кусков в год; Синтия из тех куколок, которые предпочитают жить в деловой части города, а иначе как поспеешь к самому интересному. В отеле я нажимаю кнопку селектора, говорю Синтии, что мне нужно срочно ее видеть насчет одного важного дела, и она разрешает мне подняться.
Времени уже, наверное, четверть четвертого, к тому же я несколько удивлен, застав Синтию дома, но тем не менее она дома и, надо сказать, выглядит очень неплохо в домашнем платье и с распущенными волосами — у Профессора губа не дура. Она довольно приветливо со мной здоровается, но как только я объясняю, зачем я здесь, она строго поджимает губки и говорит что-то вроде того:
— Послушай, — говорит она, — у меня и так полно неприятностей: вчера были гости, двое парней из-за меня подрались, и полицейскому пришлось их разнимать. По-моему, вполне достаточно. Сам подумай, какая у меня будет репутация, если дело вскроется? А что обо мне будут писать в газетах?
Через десять минут я понимаю — спорить с ней бесполезно, ведь она говорит быстрее меня, и смысл ее слов сводится к тому, что станет с ее репутацией, если она пустит Профессора, поэтому я ухожу, а она все еще стоит на пороге в домашнем платье и все еще выглядит очень неплохо.
Теперь нам ничего не остается, как везти Профессора к Бобби Бэкер; она живет в двухэтажной квартире в Саттон-Плейс недалеко от Ист-Ривер, где всякие шишки понастроили себе пижонских домов в центре старой трущобы, и вот, мы туда едем. Профессор откинулся на сиденье и еле дышит. Я наклоняюсь к Большому Нигу и говорю:
— Слушай, Ниг, — говорю, когда приедем к Бобби, нужно сразу тащить к ней Профессора, без предупреждения, и кинуть его там, тогда ей уже некуда будет деваться, хотя, — говорю, — Бобби Бэкер прелестная малютка и сделает все, что надо, ведь Профессор платит за ее квартиру целых пятьдесят кусков.
Ну вот, такси останавливается перед домом Бобби, мы вытаскиваем Профессора из машины, взваливаем его себе на плечи, ползем наверх, к Бобби, и я звоню в дверь. Бобби сама открывает, и я вижу, как в комнату прошмыгивают мужские ноги, хотя в этом, конечно, ничего особенного, тем более, что ноги одеты в розовую пижаму.
Бобби, разумеется, страшно удивлена при виде меня, Большого Нига и болтающегося между нами Профессора, однако войти не приглашает, и я в дверях объясняю ей, что Профессора пырнули ножом и что его последними словами было: «К моей Бобби». Тут она прерывает меня, прежде чем я успеваю закончить свой грустный рассказ, и говорит что-то вроде:
— Если вы сейчас же не увезете его отсюда, я вызову полицию, и вас, мальчики, арестуют как соучастников.
Потом она захлопывает у нас перед носом дверь, и мы тащим Профессора обратно к машине, понимая, что Бобби права и что если нас застанут с изрезанным Профессором, и ему вдруг вздумается откинуть коньки, нам не сдобровать — легавые обычно не верят малым вроде меня и Большого Нига, что бы мы ни говорили.
К тому же, когда мы вытаскивали Профессора из машины, наш шеф, очевидно, тоже кое-что прикинул, и теперь его и след простыл. И вот мы ранним утром стоим у Ист-Ривер, на горизонте ни одного такси, и в любую минуту может появиться легавый.
Нам ничего не остается, как убраться подобру-поздорову. Мы разворачиваемся и медленно идем — я держу Профессора за ноги, а Большой Ниг подмышками, услышав шаги, прячемся в подворотнях. Отойдя несколько кварталов от Саттен-Плейс, мы попадаем в трущобы с многоквартирными домами, и вдруг из какого-то подвала выскакивает куколка.
Она замечает нас раньше, чем мы успеваем спрятаться, и, надо сказать, нахальства в ней больше, чем положено иметь куколке: она идет прямо на нас и смотрит сначала на меня и Большого Нига, а потом на Профессора, который где-то успел посеять шляпу, и теперь его бледное лицо можно разглядеть даже при таком тусклом свете.
— Невероятно! — восклицает куколка. — Да ведь это тот самый добрый господин, который дал мне за яблоко пять долларов и спас моего Джонни. Что с ним?
— Ничего страшного, — отвечаю я куколке, которая все в том же рванье и такая же рыжая, — только если мы сейчас же не пристроим этого малого, он отбрыкнется прямо у нас на руках.
— Так несите его ко мне, — говорит она, указывая на подвал, откуда только что вылезла. — Комнатушка моя, конечно, не бог весть что, но вы можете его там устроить, пока не подоспеет помощь. А я как раз снова иду за лекарством для Джонни, хотя теперь он уже в безопасности, спасибо этому господину.
Ну вот, мы тащим Профессора по ступенькам в подвал, а куколка шагает впереди, показывая дорогу, и приводит нас в комнатенку. Вонь в ней стоит, как в китайской прачечной, и весь пол уложен спящими малышами. И только одна кровать, вернее, не кровать, а развалюха, с какой стороны ни глянь, а на ней — малыш. Рыжая куклёшка перекатывает его на одну сторону развалюхи и кивает нам, чтобы мы клали Профессора рядом с малышом. Потом берет мокрую тряпицу и начинает прикладывать ее к профессорову котелку.
В конце концов, он открывает глаза, смотрит на нее, и она, очень довольная, улыбается ему во весь рот. Теперь мне кажется, Профессор догадывался, почему мы таскали его с места на место, только молчал, хотя, может, у него не было сил ворочать языком. Так, значит, переводит он взгляд на Большого Нига и говорит что-то вроде:
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.