Проездом - [3]

Дворник принес сначала газеты и сказал, кашлянув в руку:

— Левонтий Наумыч пришли… Когда прикажете позвать?.. Они там, в передней.

— Пусть подождет.

— Слушаю-с.

Левонтий — старый дворецкий его родителей, бывший одно время его дядькой. Теперь он в одной из московских богаделен, куда Вадим Петрович поместил его лет пять тому назад.

Газеты, поданные Капитаном, произвели в Вадиме Петровиче новый наплыв раздражения. Он стал просматривать пестро напечатанные столбцы одного из местных листков и на него пахнуло с них точно из подворотен где-нибудь в Зарядье или на Живодерке. Тон полемики, остроумие, задор нечистоплотных сплетен, липкая пошлость всего содержимого вызвали в нем тошноту и усилили головную боль.

— Этакая мерзость! — вскричал он и бросил газетный листок на ковер. — Что это за город! Что это за люди, что за троглодиты! — громко докончил он и сильно позвонил.

Показались опять красные щеки Капитона с белокурым пухом вокруг подбородка.

— Позови Левонтия.

— Слушаю-с.

Вадим Петрович знал вперед, что Левонтий будет жаловаться на свое богаделенное житье и что ему надо будет дать пятирублевую ассигнацию. Когда-то он любил его говор и весь тон его речи, отзывавшейся старым бытом дворовых; находил в нем даже известного рода личное достоинство, вспоминал разные случаи из своего детства, когда Левонтий был приставлен к нему. До сих пор он, полушутливо, не иначе зовет его, как «Левонтий Наумыч».

— Батюшка, Вадим Петрович! — раздался уже шамкающий голос Левонтия.

Он вошел в дверь неслышными шагами, точно будто на нем были туфли или валенки. Старик, среднего роста, смотрел еще довольно бодро, брился, но волосы, густые и курчавые, получили желтоватый отлив большой старости. На нем просторно сидело длинное пальто, вроде халата, опрятное, и шея была повязана белым платком.

— Здравствуйте, Левонтий Наумыч! — приветствовал его Стягин и поднялся с постели.

— Ручку пожалуйте!

Левонтий скорыми шагами устремился к руке, но Вадим Петрович не допустил его до этого.

— Как поживаете, Левонтий Наумыч? Книжки божественные почитываете? Чаек попиваете?

Побалагурить со стариком по-прежнему Вадиму Петровичу не захотелось. Левонтий сразу напомнил ему, как много ушло времени, сколько ему самому лет и как эта Москва полна для него покойников. И без того вчера, проходя по Молчановке, он насчитал целых пять домов, для него выморочных. Все в них перемерли, и теперь живут там какие-нибудь «обыватели», — слово, принимавшее в его устах особенно презрительную интонацию.

Так точно и Левонтий, с его запахом лампадного масла не то от волос, не то от его балахона, обдавал его кладбищем.

— Надолго ли, батюшка? — шамкал Левонтий, наклоняясь над ним.

— Да как дела. Хочу покончить со всем.

— Как, батюшка?.. Виноват… на одно-то ухо туговат стал я.

— Приехал все продать, — выговорил громко Вадим Петрович, и ему точно захотелось нанести старику чувствительную неприятность, сообщить ему об этом бесповоротном решении — ликвидировать и распрощаться с родиной.

— Дом изволите продавать?

Вопрос Левонтия вылетел почти с испуганным вздохом.

— И дом, и деревню, если хороший покупщик найдется.

— И вотчину?.. Батюшка!.. Как же это возможно!..

Глаза старика сразу покраснели, и две слезы покатились из них по розоватой, точно восковой щеке.

— Затем и приехал, — все так же громко и как бы злорадно повторил Стягин.

— Господи!

«Разрюмится старикашка, — проворчал про себя Вадим Петрович, — и пойдет причитывать!»

— Нечего делать, Левонтий Наумыч, такие у вас порядки, что зря, без всякого смыслу, только разоряешься… Цен ни на что нет, дом пустой стоит, бумажки ваши скоро до четвертака дойдут… Слышали об этом?

— Ох ты, господи!.. Это точно, батюшка, все в умаление пришло… Скудость!.. А все-таки… дом продать… Папенька-маменька… дяденькабабенька — все жили… Опять же вотчина… усадьба… ранжереи, ананасницы…

— Вот что вспомнил!.. От ананасов теперь и навоза-то не осталось…

— Вотчина — дедина, — продолжал старик тоном тихого причитания, от которого Стягину делалось еще тошнее.

— Мало ли что! — почти гневно вскрикнул он.

Левонтий отошел смиренно к двери.

III

Дверь шумно растворилась.

— Лебедянцев!.. Ты, брат?.. — удивленно окликнул Вадим Петрович.

Он не столько обрадовался приятелю, сколько удивился, что тот нашел его. После вчерашней неудачи с отыскиванием его переулка и дома Стягин хотел сегодня утром посылать за справкой в адресный стол.

— Небось удивлен, что я первый тебя нашел?.. Хе-хе!

Лебедянцев — небольшого роста, блондин, с жидкою порослью на сдавленном черепе, в очках, с носом в виде пуговки и с окладистою бородой, очень небрежно одетый, засмеялся высоким, скрипучим смехом.

— Здравствуйте, Левонтий… как, бишь, по батюшке?.. — обратился он тотчас же к старику.

— Наумыч, батюшка, Наумыч… Покорно благодарствую… Скриплю-с, грешным делом, скриплю-с.

— Крепись, старче, до свадьбы доживешь!.. Ну, ты, Вадим Петрович, хорош… нечего сказать. Чтобы черкнуть словечко из Парижа или хоть бы депешу прислал с дороги!

— Да я адрес твой затерял, — оправдывался с гримасой Стягин. — Ваши московские дурацкие переулки…

— Нечего, брат!.. Ну, поздороваемся хоть! Вот физикус-то? Все кряхтит да морщится.