Проездом - [24]

Тон горничной напомнил ему Левонтия Наумыча, которого он отблагодарил вчера, предлагал ему поселиться у него в доме, но старик не пожелал покинуть богадельню, где умирать «расчудесно».

В маленькую переднюю выбежала собачка-коротконожка, на кривых лапах, и стала ласкаться к Стягину. За ней показался мальчик лет трех, с большою головой, в опрятной блузе, и улыбнулся гостю большими, круглыми глазами.

— Неужели пешком? — раздался голос Лебедянцева.

— Пешком, — весело ответил Вадим Петрович, — от самого дома.

Лебедянцев расхохотался и крикнул на собаку.

— Дружок! Не приставай!.. Колька, — приказал он сыну, — беги наверх и скажи Вере Ивановне, что пора кончать урок. Каков у меня бутуз? — спросил Лебедянцев Стягина, когда они проходили зальце, где стол был чистенько накрыт к обеду. — Ты, брат, лишен родительского нерва. Пойдем в кабинет, отдохни… Не очень ли ты уже понадеялся на себя? Ведь это страшенный конец!

То, что Лебедянцев звал своим кабинетом, была узенькая комнатка, в одно окно, с кушеткой и стареньким письменным столом.

— Приляг, приляг сюда!

Стягин прилег на кушетку и оглядел голые стены комнатки. Ему стало совестно за бедность своего товарища, за эту выносливую и приличную бедность.

— Скоро вернется жена твоя? — тихо спросил он искреннею нотой.

— Она совсем наладилась… если только не будет рецидива.

— Да ведь это проходит с беременностью?

— Проходит.

— И какое счетом чадо будете вы ожидать?

— Пятое!.. Да одно умерло.

— И тебя не страшит такая цифра?..

Вадим Петрович не договорил.

«Нечего умничать, — поправил он себя мысленно, — лучше войти в их положение…»

Где-то, сверху, заскрипели ступеньки лестницы; он узнал шаги Веры Ивановны и тотчас же вскочил с кушетки.

XVI

В угловой комнате с занавеской — она служила и спальней, и гостиной — Стягин и Вера Ивановна сидели у круглого стола.

Она вышивала. Он перелистывал иллюстрированный журнал. Дешевая лампа с темным абажуром роняла свет на руки и часть лица девушки и оставляла комнату совсем темной.

В доме все стихло. Детей уложили. Лебедянцев часу в восьмом собрался на заседание какого-то общества и приглашал Стягина с собой, но тот не поехал, попросил у Веры Ивановны позволения посидеть еще немного.

Оставшись с ней наедине, он начал испытывать неопределенную тревогу. За обедом она занималась больше детьми и редко вставляла слово в общий разговор. Ее расспросы про его здоровье звучали искренно; но он желал видеть в ней еще что-то, ту ступень близости, какая установилась у них там, на Покровке.

Но и ему самому неловко было взять другой тон. Несколько фраз перебирал он мысленно, которые бы сейчас повели к задушевной беседе. Он боялся показаться бесцеремонным, играть роль богатого барина, желающего обласкать свою бывшую чтицу.

И это колебание увеличивало его тревогу.

— Вера Ивановна, — выговорил он, глядя не на нее, а на рисунок журнала, — у меня есть план насчет Лебедянцева… Одобрите ли вы его?

— Какой, Вадим Петрович?

— Я первый раз здесь, и благодаря вам…

Она промолчала.

— Вы вызвали во мне совсем другое отношение к Лебедянцеву и его житейской доле. Надо его обеспечить. Он мне дал мысль иначе распорядиться моею городскою собственностью. Я ему предложу быть моим компаньоном по этой части, вести постройки. У него будет даровая квартира и доля в доходах.

Умные и пытливые глаза девушки остановились на нем. Но в них он чувствовал еще какую-то особенную сдержанность.

Тихонько протянул он руку и прикоснулся концами пальцев к ее вышиванью.

— Послушайте, — продолжал он пониженным звуком, — вы точно на меня в претензии за что-то…

— Я, Вадим Петрович?

Щеки ее слегка порозовели. Он глядел на нее вбок. Голова ее, с густыми, волнистыми волосами и белым значительным лбом, немного откинулась назад. Ресницы она опустила.

Тревога Стягина возрастала. Эта девушка привлекала не одною своею свежестью, бюстом и красивым профилем. Никогда он не имел к женщине такого почтительного чувства, смешанного со страхом, что вот она совсем уйдет от него, что он перед ней неисправимо провинился.

— Неужели вы не простили той сцены… у меня, когда приезжая из Парижа особа так глупо повела себя? Я, конечно, был кругом виноват в том, что ввел вас в интимные подробности моей жизни…

— Полноте, Вадим Петрович, — остановила она его и положила работу на стол. — Мне уже под тридцать лет… И такой щекотливости во мне нет… Вы со мной были очень деликатны. Только мне неприятно стало, что так вышло…

Она затруднялась выразить вполне свою мысль.

— А вышло очень хорошо! — вдруг заговорил Стягин с неожиданным для него наплывом смелости. — И вот я вольный казак! И этим я обязан, прежде всего, знаете кому?

— Нет, не знаю, Вадим Петрович.

Она опять опустила голову над работой.

— Вам, Вера Ивановна.

Ему показалось, что ее ресницы нервно вздрогнули.

— С какой стати?

— Вам, — повторил он и взял ее за руку около локтя.

Она отдернула руку.

— Полноте, — выговорила она, и в голосе ее заслышались те строгие ноты, которых он ждал и боялся.

— Почему же мне не говорить правды? — возбужденно возразил он, испытывая уже более приятную тревогу. — Разумеется, вам. Приехала та женщина, — он не хотел называть ее по имени, — приревновала к вам, показала все свои карты, и вот ее больше нет в моей жизни!