Продолжим наши игры+Кандибобер - [26]

— Судя по повестке дня, мы должны выслушать директора, а не Бабича, — хмуро говорит Аркашка.

— Аркадий Иванович, это непринципиально! Я от вас этого не ожидал. Нам надо раскрыть…

Перебить Бабича я не мог. Боялся. Во мне все еще что-то скулило. Но теперь, когда возникла пауза…

«Давай, самый раз», — толкнул меня локтем В. Т.

— Товарищи, — говорю и сразу чувствую, что перестаю владеть и своим голосом, и своими мыслями, все взял на себя мой рисковый двойник. — Мы собрались, чтобы послушать нашего директора. А вместо этого вынуждены слушать проклятья Бабича. Мне кажется, прежде, чем продолжить заседание месткома, мы должны потребовать от Бабича извинения.

— Вот именно! — тявкает Зина.

— Что?! — если бы не очки, мы все были бы мгновенно испепелены огнем, бьющим из глаз Бабича.

— Мне бы не хотелось, — говорю, — чтобы здесь повышали голос. Мы здесь все равны.

— Что?! Мне извиняться? Перед расхитителем? Никогда! Никогда!

— Товарищи, — тихо говорит бух, — товарищи, Бабич прав, вы меня извините, но он прав. Директор в самом деле… И я обязан ему выплатить две тысячи как автору нескольких кукол…

— Хороший директор обязан думать об улучшении продукции. Начальник должен владеть специальностью подчиненных, только тогда его руководство будет действенным. Только тогда он сможет правильно разобраться во всех неувязках, возникающих в процессе работы.

Да, так и есть. Все смотрят на меня. Значит, это сказал я. И, кажется, неплохо сказал. Смотри, директор, цени — я даже не позволил буху назвать состав твоего преступления! В. Т. не произнес ни слова. Не было надобности. Он лишь одобрительно кивнул.

— Правильно! — Аркашка встает, не в силах сдержать нахлынувшее. — Ворохобин прав. Введение производственного обучения, изменение порядка прохождения практики в институтах было сделано своевременно. Поэтому…

— Подождите, Аркадий Иванович! — перебиваю я его. — Это мы знаем. Надо говорить о деле.

— Простите, увлекся, — Аркашка разводит руками и так улыбается, что мне хочется заехать ему по шее. Уверен, что в его ушах сейчас стоит гром оваций.

— Возможно, я ошибаюсь, — говорю, — но мне поведение Бабича кажется несерьезным. Вместо того чтобы спокойно и объективно выяснить положение вещей, поговорить с Александром Александровичем, с директором, он начал с утра будоражить коллектив, отрывать всех от работы и дошел до того, что даже заседание месткома хотел провести в рабочее время… Можно сказать, что за сегодняшний день мы ничего не сделали для нашего юного потребителя. Все только и говорили о предстоящем месткоме, о якобы незаконном увольнении бухгалтера, говорили о чем угодно, только не о деле.

«Предательство, — стонет Тов. Ворох за моей спиной. — Низкое дешевое предательство».

«Почему же дешевое? — улыбается В. Т. — Отнюдь».

— Да, сегодня мы не работали, — говорю. — И виноват в этом наш предместкома товарищ Бабич. Думаю, что вопрос о его поведении тоже должен стоять на сегодняшней повестке дня. Аркадий Иванович, вы не против? А вы, Зина?

Бедный мой Бабич! Как он на меня смотрит! Я бы, наверно, не смог перенести этого, не попрощайся с ним час назад. А теперь между нами стоит стена времени, и меня не трогают ни его взгляды, полные скорби и возмущения, ни он сам. Всего хорошего, Бабич! Пока!

— Послушайте! — вопит он неожиданно, но я с удовольствием перебиваю его:

— Вы не согласны?

— Не согласен! Это же…

— Давайте проголосуем, — говорю. — Как видите, большинство, — сочувственно улыбаюсь.

Аркашка расправляет плечики, устало откидывает прядь. Желтые белки глаз, полуприкрытые веками. Сцепленные пальцы — чтобы не дрожали. Заеложенный галстук с вечным узлом. Напряженный взгляд. Аркашка видит дичь. Ату его! Ату, Аркашка! Ату!

— Вы напрасно, товарищ Бабич, пытаетесь создать впечатление, что вы — самый честный, самый принципиальный, самый хороший… Это не так, — горестно говорит Аркашка. — Кроме всего прочего вы очень необъективный человек. Это, конечно, не самый страшный недостаток, но, товарищи, то, что терпимо в быту, дома, на улице, приводит к непоправимым последствиям в учреждении. И поэтому меня удивляет терпимость нашего директора, он очень рискует, доверяя бюро Бабичу.

— Что же вы посоветуете, вам его доверить? — спрашивает Бабич.

— Ну вот, видите… Аркашка огорченно вздыхает и, обхватив подбородок рукой, скорбно смотрит на Бабича.

Все идет хорошо. Намного лучше, чем я предполагал. У Аркашки класс выше моего. Я боялся, что одному придется ломать разговор, некстати говорить, заикаться, вякать. Но все получается настолько естественно, что Бабич, кажется, не знает даже, кого больше винить — меня или Аркашку. Страх перед одиночеством прошел. Теперь надо жать, жать и жать. У Аркашки, и у Зины, и у директора сейчас примерно мое утреннее состояние, когда я, сорвавшись, выскочил на улицу, когда из меня визжало что-то злое и ненавидящее. Теперь оно готово прорваться из каждого.

Увидев Бабича поверженным, я вдруг ощутил сильное желание еще и еще наносить удары, пока он не упадет, пока не будет растоптан. Меня охватила непонятная злость на этого типа. И уже не было ничего важнее, чем удовлетворить эту внезапно всплывшую откуда-то злость. Сейчас же. Немедленно. Вот сейчас! Да и с бухом надо кончать.