Продолжим наши игры+Кандибобер - [25]

— Я пойду? — говорю.

— Конечно, идите. У вас ко мне больше ничего нет?

— Нет, спасибо.

При чем здесь «спасибо»? Неужели я такой перепуганный? А директор даже не замечает моего дурацкого «спасибо», он тоже хорош. Выходит, к этому нельзя привыкнуть?

— Вы еще что-то хотели? — участливо так спрашивает, улыбается. А улыбка того, если по цвету, то серая. Припасть сейчас к его груди да послушать, как сердечко колотится!

— Каневский вам ответил что-нибудь? — спрашиваю, понимая, что вопрос лишний. Директор уже ответил на него.

— Да. Он всему знает настоящую цену. Нам с вами нужно поучиться у него проницательности, твердости и… прочее подобное.

— Угу, конечно, я понимаю, — и киваю, как игрушечный тигр в машине моего двойника. И пасть моя так же оскалена. Только я никого не пугаю. Сам боюсь. Загнанно ощерясь, дышу ртом. И хочу, чтоб он утешил меня и пожалел. Надо же, на каком дешевом желании можно иногда поймать себя! — До свиданья, — говорю.

— Мы же встретимся через пять минут! — смеется директор облегченно и негромко добавляет: — Рано или поздно через это надо пройти. Потом будет легче. — Ему приятно видеть мой страх. Наверно, от этого самому становится легче.

— А вы прошли? — спрашиваю.

— Не знаю, что именно вы имеете в виду, но я через многое прошел, — он еще страхует себя от того третьего, который спрятался и внимательно, улыбчиво слушает нас, прекрасно зная, чем все кончится. Не выдерживаю. Резко отдергиваю портьеру, будто бы для того, чтобы выглянуть в окно, во двор фабрики. Разумеется, за портьерой никого. Ухожу. Но кожей чувствую — в спину смотрит не только директор.

Местком.

Сажусь возле окна. Свет не бьет в лицо, и для остальных я только силуэт. Черная лошадка. А что касается севших по обе стороны от меня Тов. Вороха и В. Т., то их вообще никто не видит.

Зина вертит головой, хихикает, будто кто-то невидимый забрался к ней за пазуху и щекочет. Вот она подает директору стул. «Я, так сказать… Вы, так сказать… Мы, так сказать… Хи-хи-хи!» Блестят глазки, пылают щечки, модная юбчонка не в состоянии прикрыть сухонькие коленки… Сначала отодвигает свой стул от буха, но одновременно удаляется и от директора, тогда подвигает свой стул к нему, стараясь оставаться на расстоянии от Бабича. Какое-то лакейское беспокойство, боязнь поступить не так, огорчить. Нет, Зина, такое делается иначе. Тут нужна и собственная ожесточенность, решимость идти до конца, оставляя на ступеньках клочья кожи, самолюбия, достоинства… Все это побоку. Все это ты подберешь, оботрешь и налепишь на себя потом, после боя.

Бух с морщинистым, исполосованным жизнью лицом смотрит на всех по очереди, подмигивает мне, как бы говоря: «Ничего, мол, Василий Тихонович, выдюжим! Не в таких переделках бывали!» А рука, нервная, старческая рука без конца вертит дужку очков.

Аркашка читает газету. На лице — брезгливость. Вот, мол, чем приходится заниматься, вместо того чтобы создавать, радовать детишек, воспитывать в них любовь к природе.

Директор — сама невинность. А пальцы мелко-мелко стучат по коленке. Дрожишь? Дрожи. Сегодня тебе, касатик ты мой, тоже придется раздеться и показать миру небогатые свои телеса.

— Товарищи, — говорит Бабич, — в общих чертах вы знаете, что произошло. Директор просит разрешения месткома на увольнение старшего бухгалтера Александра Александровича. Довод, на мой взгляд, неубедителен — бухгалтер, мол, стар. Уверен, что у директора есть более существенные причины уволить сотрудника, безукоризненно проработавшего всю свою жизнь. Мне кажется, будет правильным, если мы послушаем бухгалтера, что он сам думает о мотивах увольнения.

— Но мы собрались здесь, чтобы послушать директора, — говорю. Моя перепуганность производит впечатление искренности. — Ведь именно так и значится в повестке дня.

— Да, пусть директор скажет, чем он руководствовался, когда принимал решение. Если его слова окажутся неубедительными, мы можем послушать и Александра Александровича, — это уже говорит Аркашка. Молодец! Так держать! Когда-нибудь я подарю тебе бутылку из-под французского коньяка. То-то радости будет!

— Вот именно! — пискнула Зина и посмотрела на всех. Во, какая я, видели? А ведь я еще не то могу!

Для Бабича все это неожиданность.

— Ну, хорошо, — говорит. — Пусть будет так. Слово предоставляется директору.

— Товарищи! — розовые ладошки запорхали в воздухе. — Я отдаю должное заслугам Александра Александровича, его, так сказать, прошлому, уважаю его как человека. Но бухгалтерия — это не только выдача зарплаты два раза в месяц. Существует еще сложная отчетность о нашей с вами деятельности, целая расчетная политика с торговыми организациями, взаимоотношения с поставщиками, договоры, авансы, иски и… прочее подобное. Бухгалтерия — это самый сложный участок нашей работы, особенно сейчас, когда такое значение стало придаваться конечной прибыли. И работать по старинке, на авось, не только нельзя — преступно. Увольнение Александра Александровича согласовано с Управлением местной промышленности. Там вошли в положение и одобрили…

— Ложь! — кричит Бабич. Его длинная смуглая ладонь лезвием полоснула по воздуху и вонзилась в стол. — Вы не согласовывали с управлением. Я сегодня звонил туда. У меня вопрос: почему вы до сих пор не укомплектовали штат бухгалтерии? Александр Александрович вынужден выполнять работу трех человек. Естественно, какие-то мелочи мог упустить. Но о работе бухгалтера судят по его годовым отчетам. Александр Александрович еще ни разу не получал замечаний. Все его отчеты приняты. Вы умышленно не хотите брать положенных по штату сотрудников, чтобы иметь возможность придираться к бухгалтеру. Теперь же, когда бухгалтер раскрыл ваши корыстные намерения, ударил вас по руке…