Продолжим наши игры+Кандибобер - [18]

Звонок.

— Тебя, — говорит Гусятников. — Зина.

— Да, — говорю я в трубку. — Ворохобин слушает.

Плотно прижимаю трубку к уху. Иногда даже по тонкому телефонному писку можно разобрать отдельные слова, если сидишь недалеко от аппарата. Гусятников смотрит на меня. Какого черта он все время смотрит? Гусятников знает о наших с Зиной отношениях больше, чем мы сами. Знает и улыбается. Так улыбаются собаки — понимающе и отрешенно. Хорошо, что он хоть молчит, как собака.

— Почему ты молчишь? Ты меня слышишь? Вася! Я звоню из автомата, чтобы кто чего не подумал. На всякий случай! Ты слышишь меня? Алло! — тараторит в трубке Зина.

— Все хорошо слышу, — говорю. — Ты будто в соседней комнате, ты будто на соседней подушке, — умышленно говорю пошлость, чтобы Гусятникова потешить. Но он хмурится и отходит к окну.

— Вася, директор меня опять вызывал!

— Поздравляю! — трубка совсем прирастает к моему уху.

— Он спросил, какое впечатление на тебя произвел наш разговор. Так и спросил, понимаешь? Ему важно отношение, и он…

— И какое же впечатление? — спрашиваю. Эта фраза мне кажется вполне безобидной, и ее можно произнести вслух без опаски. «И какое же впечатление?» — здесь даже что-то интимное.

— Сказала, что конструктивное. А что, плохо? Вася! Он просил тебя зайти к нему после обеда! Он не хочет тебя вызывать через секретаршу, чтобы никто не догадался!

— И чтоб никто не догадался, о чем я плачу по ночам? — слова для Бабича и Гусятникова, но Зина совсем переполошилась.

— Кто плачет? — хныкая, спрашивает она. — Ты плачешь? Вася, не плачь, я тебя люблю!

— Приятно слышать. Очень мило.

— Я сказала, что ты обязательно придешь. Я не очень плохо сказала? А, Вася? Ну, отвечай же, Вася! Вдруг он меня еще раз вызовет! Я начинаю бояться, Вася! Ты слышишь? Мне страшно. Затевается что-то такое…

Дальше не слушаю, все ясно. «Постарайся не огорчать директора», — сказал мне сегодня В. Т., мой спесивый двойник. За его уверенностью, вот только сейчас подумал, — ограниченность. Ведь в самом деле, предположить, будто все можешь учесть, предусмотреть, везде оказаться правым, — для этого нужно быть мало-мало тронутым. Знаю, по себе знаю, что улыбка бывает дороже денег, что о рукопожатии можно мечтать, как о чем-то несбыточном, где-то платят за любовь, а мне знакомо состояние, когда сам готов заплатить, чтоб ее не было… Не уверен, видать, во мне. Да я и сам в себе не уверен. Надо же, как бывает — даже себе не всегда доверишься, поскольку не знаешь, как поступишь через час.

— Хорошо, я зайду, — говорю в трубку.

— Куда зайдешь?! — Зина так кричит, будто ополоумела.

— Зайду после обеда. Не раньше. Много работы скопилось.

— К директору зайдешь? — соображает наконец.

— Да, — говорю и кладу трубку.

Жизнь… Моя жизнь… Что это? Из чего она состоит? Это люди, с которыми я общаюсь, их отношение ко мне, мое отношение к ним. Это мои надежды, обиды, поступки. Это полуподвальная комната, утренняя истерика, беготня от Зины и забота о том, чтобы это выглядело так, будто она от меня бегает… Это работа с девяти, амбарная книга, робкие вопросы о будущем моего набора… а время идет. И каждый день кажется неимоверно длинным, и столько в нем вопросов, ответов, попыток вырваться из круга… Иногда я напоминаю себе осла, впряженного в колесо для перекачки воды. Не зря говорят, что, когда долго тянется день, быстро проходит жизнь. И никто не узнает, где могилка моя.

Нет, мне не нужны никакие блага через десять лет. И через пять не нужны. Все мне нужно сейчас. И если будет возможность что-то получить, я получу, чего бы это ни стоило. Кому угодно. В конце концов, мне не на кого надеяться, и пусть от меня не требуют слишком многого. Будьте здоровы, живите богато. А я пошел.

Что меня может остановить?

Мнение этих людей?

А что они для меня? Друзья? Родственники? Благодетели? Нам вместе идти по жизни? Детей крестить? Эти люди не очень церемонились, когда дело касалось меня. Они сочли необходимым поступить по своей совести. Ну что ж, я поступлю по своей.

Им не понравится мой поступок?

Ну и что?

Плакать прикажете? Вешаться? Топиться? Самосожжение порекомендуете?

Да и кто, собственно, они такие, что я должен добиваться их расположения? Я хочу сам выбирать себе поступки.

Желания… Сколько их было у меня? А исполнилось сколько? Неисполненные желания старят. Они проходят, и остается опустошенность. А что такое старость? Опыт? Мудрость? Слабость? Скопление усталостей. Гербарий неисполнившихся желаний, который после моей смерти спокойно сунут в печь или отдадут школьникам во время очередной кампании по сбору макулатуры.

— Слушай, а где Зина? — неожиданно спрашивает Гусятников.

— Директор вроде вызвал.

— Опять? Странно… Вася, у тебя не поднимается шерсть на загривке, когда директор вызывает Зину в кабинет?

— Нет, я выбриваю шерсть на загривке.

— Разумно, — одобрительно кивает Гусятников и некоторое время молчит, словно бы решая, не стоит ли и ему последовать моему примеру. — Но знаешь, если пойти по этому пути и удалить все, что приносит беспокойство…

— Именно по этому пути я иду, — говорю, понимая, что начинаю открываться. — Отсекаю все, что мешает.