Проделки морского беса - [51]
Дверь рванули. Вместе с клубами пара в избу ввалился рослый дядя в кожухе, но в форменной солдатской шапке треуголке, обшитой потертым галуном. С трудом шевеля застывшими губами, над которыми грозно торчали в стороны огромные усищи — каждый ус с большую морковь — гаркнул:
— А ну, кто здесь голова? Шевелись быстро. Господина ахфи- цера устрой, коням сена, солдат по квартирам…
Ивашка понял: на этот раз прижмут. У царя Петра вот эдакие- то усачи с сизыми от бритья мордами самые что ни есть зловредные.
Управились со всем не больно скоро. Во всей деревне таких дворов, чтоб годились для гостей, хоть и солдатского звания, раз, два и обчелся. В иные дворы Ивашка и не сворачивал, столь бедно жили. Офицера пришлось поместить у себя, в новую, летом только срубленную горницу. Староста недавно женил сына, полагал здесь поселить молодых. Для такого спешного случая сноху согнали к бабке, пущай пока вместе. Сына же дома не было, еще с осени взяли с конем в Питер, по казенной надобе.
Разместив последнего из прибывших, Ивашка медленно побрел восвояси. Уж и рассвело. На деревенской улице уютно пахло дымком и свежепеченным хлебом.
— Вот теперь бабам работенка… Новую ораву накорми, а жрать- то поди горазды. Опять же ахфицер… Какая ему еда? Может особая?
Староста вдруг остановился, разинул рот. В голове шевельнулось давнее, полузабытое… Будто он его где-то уже видал? Обличье и голос… Ну, ей-ей, знакомые.
Запустив пятерню под бороду, поскреб кадык, стал вспоминать. Может, подати приезжал выколачивать? Не… Податной был низенький, пузатый, все лез драться. А этот, похоже, смирен. Когда отводил его на квартиру, молча шагал сзади, только снег скрип-скрип… Лишь один раз задержался. А чего задержался? Лодку увидел. Тоже нашел диво — лодок-то в кажном дворе… Живем при море, рыбой и промышляем. Лодки-то тьфу: на ребра толстые сучья с развилками, на обшивку доски… Засмоли — и рыбачь! Лодка… Ивашка вдруг все вспомнил, даже поперхнулся морозным воздухом.
Так это ж тот, с потопшего корабля! Ух ты! Ну и ночка тогда была! Ветрище, дождь так и секет, волны на берег лезут, чуть не к крайним избам подбираются. А на море-то вдруг бух да бух! Пушка! Еще какой-то сигнальный огонь зажгли, при нем паруса так и засверкали. Ну, мужички и сообразили: беда, надоть плыть, выручать. А может, и поживиться чем. Только ничего этого не пришлось. Пока собирались, корабль задрал кверху золоченую корму, повалился набок, лег парусами на волны. Потом корабельные-то рассказывали, будто его всего нечистой силой изнутри расперло, оттого он сразу и лопнул.
Ну, конечно, поплыли спасать, а те уже сами по Шлюпкам казенным расселись. Ефтого ахфицера в Старостиной избе еще ухой кормили, а он есть-то ел, да давился, и слезы по щекам так и бегут. Видать, еще молодой, необвычный, а может пужливый…
Вспомнить-то вспомнил, а на душе не легче. Раз опять возвернулись, верно, не к добру. У начальства свои дела, кто их там поймет? А мужику одно: корми да корми этих в треуголках, с ясными пуговицами на брюхах. Надо бы разведать, долго ли здесь проторчат?
…Гости вели себя непонятно. С утра уходили в залив, на лед; что-то мерили, примечали, ставили вешки. Даже один раз прорубь били и под воду веревку опускали. Затем подрядили мужиков в лес — валить деревья, окоривать — бревна им подавай.
Староста в субботу после баньки зазвал к себе двух усачей из начальства помладше, именуемых сержантами, выставил жбан крепкой браги. И закуску: капустки, рыжиков соленых, строганину, рыбки вяленой. Думал — откажутся, побрезгуют деревенским угощением. Не побрезговали. Все выдули, все сожрали.
Оба сержанта разомлели, расчувствовались, стали песни петь. Все больше жалостливые. И Ивашка, сам того не собираясь, размяк. За годы привык изворачиваться. При шведах, то и дело норовивших ободрать до нательного креста, да и при своих… Хотя со своими и полегче, а тоже знай не зевай, чуть что — загоняют! Теперь же не только умом понял, всем нутром ощутил, ох, не легка она солдатская служба. Жестковаты, видно, царские сухари. Сержант, он, конечно, начальство, а ковырнешь — тот же мужик. Стало легче вести беседу. Заговорили попросту, по-свойски. Зачем приехали, для какой надобности, солдаты не больно знали. Про себя объяснили: мы де талызинские, под командой господина инженер-генерала Талызина, определены на строение крепостных батарей и чего придется по надобности в городе Санхт-Питерсбурхе.
Ночью, ворочаясь с боку на бок, Ивашка соображал. Значит, и тут будут строить. Ох, бяда, бяда! Строют, строют — а все мужику на голову!
…И верно: стали строить! Да где?! На льду! Ну, слыханное ли дело — на море избы рубить?!
Каждое утро,.выходя из дому, староста первым делом смотрел на залив. С берега черным шнурком убегала вдаль накатанная дорога. По ней возили бревна. В белой мути — в заливе вечно мел*а поземка — день за днем, час за часом росли бревенчатые стены. Изредка ветерок доносил тюканье топоров, ровно дятлы долбили.
Староста опасливо крестил живот. Вот ведь как иной раз обманешься в людях. Ахфицерик-то сначала казался тихий, аккуратный вьюнош. Теперь как приглядишься — аспид! Загонял работой, все торопит да торопит, лается. Иной раз в сердцах и огреет чем попало.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
О северных рубежах Империи говорят разное, но императорский сотник и его воины не боятся сказок. Им велено навести на Севере порядок, а заодно расширить имперские границы. Вот только местный барон отчего-то не спешит помогать, зато его красавица-жена, напротив, очень любезна. Жажда власти, интересы столицы и северных вождей, любовь и месть — всё свяжется в тугой узел, и никто не знает, на чьём горле он затянется.Метки: война, средневековье, вымышленная география, псевдоисторический сеттинг, драма.Примечания автора:Карта: https://vk.com/photo-165182648_456239382Можно читать как вторую часть «Лука для дочери маркграфа».
Москва, 1730 год. Иван по прозвищу Трисмегист, авантюрист и бывший арестант, привозит в старую столицу список с иконы черной богоматери. По легенде, икона умеет исполнять желания - по крайней мере, так прельстительно сулит Трисмегист троим своим высокопоставленным покровителям. Увы, не все знают, какой ценой исполняет желания черная богиня - польская ли Матка Бозка, или японская Черная Каннон, или же гаитянская Эрзули Дантор. Черная мама.
Похъёла — мифическая, расположенная за северным горизонтом, суровая страна в сказаниях угро-финских народов. Время действия повести — конец Ледникового периода. В результате таяния льдов открываются новые, пригодные для жизни, территории. Туда устремляются стада диких животных, а за ними и люди, для которых охота — главный способ добычи пищи. Племя Маакивак решает отправить трёх своих сыновей — трёх братьев — на разведку новых, пригодных для переселения, земель. Стараясь следовать за стадом мамонтов, которое, отпугивая хищников и всякую нечисть, является естественной защитой для людей, братья доходят почти до самого «края земли»…
Человек покорил водную стихию уже много тысячелетий назад. В легендах и сказаниях всех народов плавательные средства оставили свой «мокрый» след. Великий Гомер в «Илиаде» и «Одиссее» пишет о кораблях и мореплавателях. И это уже не речные лодки, а морские корабли! Древнегреческий герой Ясон отправляется за золотым руном на легендарном «Арго». В мрачном царстве Аида, на лодке обтянутой кожей, перевозит через ледяные воды Стикса души умерших старец Харон… В задачу этой увлекательной книги не входит изложение всей истории кораблестроения.
Слово «викинг» вероятнее всего произошло от древнескандинавского глагола «vikja», что означает «поворачивать», «покидать», «отклоняться». Таким образом, викинги – это люди, порвавшие с привычным жизненным укладом. Это изгои, покинувшие родину и отправившиеся в морской поход, чтобы добыть средства к существованию. История изгоев, покинувших родные фьорды, чтобы жечь, убивать, захватывать богатейшие города Европы полна жестокости, предательств, вероломных убийств, но есть в ней место и мрачному величию, отчаянному северному мужеству и любви.
Профессор истории Огаст Крей собрал и обобщил рассказы и свидетельства участников Первого крестового похода (1096–1099 гг.) от речи папы римского Урбана II на Клермонском соборе до взятия Иерусалима в единое увлекательное повествование. В книге представлены обширные фрагменты из «Деяний франков», «Иерусалимской истории» Фульхерия Шартрского, хроники Раймунда Ажильского, «Алексиады» Анны Комнин, посланий и писем времен похода. Все эти свидетельства, написанные служителями церкви, рыцарями-крестоносцами, владетельными князьями и герцогами, воссоздают дух эпохи и знакомят читателя с историей завоевания Иерусалима, обретения особо почитаемых реликвий, а также легендами и преданиями Святой земли.