Продавец радости - [3]

Смотрю по сторонам. Входят новые отдыхающие — почти у каждого в руке алеет помидор с рынка плюс пучок зелени. Лица с одинаково застывшим выражением скуки и спесивости, ни единой мысли, одеты в одинаковые цветастые рубашки или халатики — как из больницы, животы огромные, походка соответствующая. Эти из тех, кто всегда вслух всем недоволен, кто ездит на все идиотские экскурсии и снимается на фоне чего-нибудь: первый ряд лежит, второй стоит, лица застывшие и одинаковые. На фото сверху надпись: Сухуми, год такой-то. Одна такая парочка за моим столом.

Есть еще коренные обитатели дома отдыха — те, кто путевки не достают, а берут. В общем-то это моя публика, из них набираются мои клиенты. Посматриваю, нет ли знакомых. Правда, еще неизвестно, захотят ли знакомые общаться со мной, помимо станций метро.

Как и я с ними. Мне и так хорошо. Хотя, смешно сказать: хотелось бы с кем-нибудь поговорить от души, не скрываясь, — так ведь нету.

И вдруг у стены натыкаюсь на знакомую физиономию. Какие люди! Лично Юрчик. Как всегда, юн и бодр, одет во все цвета сливок — даже носки той же окраски. Может себе позволить. Мы, между собой. считаем Юрчика смертником: специализируется на валюте. Такие садятся быстро. Он, видно, тоже так думает: не живет парень, а горит, «Жигули» цвета сливок меняет одни за другими, и удивительно, что еще не врезался в какой-нибудь столб. Музыку он у меня записывает для своих гонок — смерть и ужас: супердиско, ревущие басы, сплошной визг синтезаторов. Не музыка, а адреналин. Волосы у него рыжие, живописной волной, нижняя губа чуть отвисшая, выражение лица возвышенное.

За его столиком три подружки, среди них моя партнерша по теннису.

Ну уж нет, Юрчик без нее обойдется. Не у Пронькиных. Пусть жрет тех двух.

Познакомился с журналистом. Тут это легко, от нечего делать. Забавный тип. Главная ценность его в том, что он знает мою теннисистку.

— Алена? Очень умненькая девочка, но вот как-то места себе не нашла. Сидит у нас в отделе писем. Бумажки…

Бумажки — и это все? Во второразрядной газете? И все? Для такой-то непоседы? С такими глазами, с такой складкой у губ? Ну, теперь кое-что ясно. А пока изучаем журналиста. Может, по ходу дела еще что-то расскажет.

Какой-то он пришибленный. Говорит нехотя, скрипя. Судя по всему, еще не понял, что отдыхает, видимо, еще переживает последнюю командировку куда-то там в Пёсьегонск.

Неясно говорит, что тамошнюю мафию газета не поколеблет: все повязаны одной веревочкой.

Что ж, бывает. У него еще есть иллюзии, что ли? Всегда удивлялся таким людям: считающим, что жизнь — это не то, что есть, а то, что должно быть. Вот он идет рядом со мной (мы следуем на местный рынок), переживает, бурчит с безнадежностью в голосе:

— Все видел, но такое… Куда ни ткни пальцем — везде нарушения. И ходишь, как по замкнутому кругу. Знали бы вы… Иногда приезжаешь из такой поездочки, и руки опускаются.

Видели мы это. Одно и то же: те, кого надо бы поднять на три ступени вверх, летят совсем, те, кто разваливали дело раньше, остаются и орут, что ведут перестройку, одиночки борются против всех…

Это все про, как его, Пёсьегонск.

— Знаю, еще не то знаю, — говорю я, озирая рынок. — А не ткнуть ли нам и тут пальцем? Может, и тут нарушения?

Вот что там?

— Киоск звукозаписи, — машет рукой журналист. — Это неинтересно. Мелочь. Хотя давайте посмотрим…

Чудес и случайностей, между прочим, не бывает. Я знал, куда был направлен мой палец. Еще не представлял, зачем мне этот киоск, но почему не вникнуть, как коллеги работают. Тем более если не сам, а через представителя, так сказать.

Характер мой суетливый…

А журналист уже стоит возле киоска, и глаза у него на лбу:

— За кассету — почти восемь рублей? А утвержденный прейскурант у вас есть?

— Это только за запись, а ведь еще стоимость самой кассеты, — тихо подсказываю я.

Надо знать, что такое южный киоск звукозаписи. В самых оживленных точках — на рынках, автобусных стоянках стоят маленькие будки, вроде тех, что для мороженого, они украшены подвешенными под коньком крыши динамиками, из темноты окошка виднеется неизменно усатая физиономия, динамики выплевывают обрывки мелодий на весь базар. Кашляют, замолкают и начинают играть что-то еще… Я, между прочим, смотрю на эти будки философски. Карикатура на меня и мою фирму.

Выглядывающий из черной внутренности киоска усатый шлет подальше потного, багроволицего журналиста.

Увидев редакционное удостоверение, медленно остывает. Швыряет на прилавок прейскурант и отворачивается. Журналист, к своему изумлению, узнает, что цена правильная. А как бы он удивился, узнав, что моя обычная цена ниже государственной. Ниже! Не говоря уж о качестве, которое всегда гарантируется. А коллекция, какой ни у кого нет?

— И какое же качество за такие деньги? — голосом исследователя произносит журналист.

— Посмотри. Если плохое, я эту кассету сейчас сам растопчу ногами, — начинает волноваться парень из черного окна. Его оскорбили в лучших чувствах.

Мы слушаем. Я вздыхаю: качество есть. И мне было бы не стыдно. Сейчас, сейчас он доберется до сути. Вот же она, суть. Безграмотные списки, приклеенные к стеклу с внутренней стороны. «Ролин стон» — вроде бы «Роллинг стоунз», так. «Чилентано» — тоже неплохо. «Стаз он 45» — «старз», это еще близко. «Имегранты». Это вообще здорово.