Пробужденная совесть - [5]

— Беда! Мне и Сухопутному утекать нужно отсюда. За нами по горячему следу рыщут. Просто беда. Я вот и сюда лесом и болотами шел. Страшно!

Худенький человечек передернул плечами точно от озноба.

— У тебя деньги-то есть? — добавил он.

— А вам сколько нужно?

— Да на двух, думаю, пятьсот рублей хватит.

— Вот четыреста восемьдесят, — проговорил Беркутов и подал пачку денег Степе. Тот поспешно спрятал деньги. — Утекайте скорее, а я месяца через два буду за вами. Дельце у меня тут наклевывается. Двести тысяч выудить можно. Я тут одного щенка-сеттера натаскиваю. — Беркутов беззвучно рассмеялся. — А как теперь тебя зовут? — спросил он.

— Семен Прохорыч Свистулькин, — отвечал Степа.

— Ладно. Запомним. Ну, так иди с Богом. Месяца через два ждите меня. Прощай.

Беркутов и Свистулькин пожали друг другу руки. И затем Свистулькин исчез.

Вернувшись в усадьбу, Беркутов сказал караульщику:

— А сдобная эта Грунька. Сколько у нее тела разного!

На это караульщик так громко расхохотался, что на него тявкнула разоспавшаяся собака.

Беркутов присел к письменному столу и достал записную книгу. Долго он с напряжением думал: «Семен Прохорыч Свистулькин, С. П. С., Семен Прохорыч Свистулькин, С. П. С.».

Наконец, он взял карандаш и записал в записную книгу:

«Сражение при Саламине в 480 г.».

«Вот это так хронология, — подумал он, — тут и сам черт ногу сломит!» Он запер книжку в стол, разделся и лег в постель. Караульщик напевал за окном что-то тоскливое и вдруг, о чем-то вспомнив, громко рассмеялся.

Беркутов заснул.

III

Пересветова сидела на крылечке своего дома и задумчиво глядела перед собою. Солнце щедро заливало всю усадьбу и тонкую фигуру молодой женщины в пестром малороссийском костюме. На ее смуглой шейке, покрытой темным пушком, позвякивали бусы, Солнце малиновыми огнями играло на их гранях; черные волосы молодой женщины слегка курчавились.

Настасья Петровна ждала из поля мужа, но тот что-то долго не ехал. С крылечка Пересветова видела полосу реки Калдаиса, сверкавшую на солнце. Белые чайки гуськом летали над речкой. Направо, в полуверсте от домика Валерьяна Пересветова, возвышалась богатая и обширная усадьба Трегубова. Пронзительные крики павлинов долетали порой оттуда и каждый раз заставляли вздрагивать Настасью Петровну. Пригретая солнцем собака спала у ног молодой женщины и изредка впросонках колотила хвостом о землю. А Пересветова глядела перед собою мечтательными глазами и думала.

Беркутов их выручил, 13-го мая обещал привезти нужные мужу деньги; проценты, следовательно, будут уплачены мужем в срок; на год они обеспечены, но что будет дальше? В конце концов муж запутается, и их именье перейдет за долг в руки Трегубова.

«Да уж это всегда так, — подумала Настасья Петровна, — деньги к деньгам идут». Она, вздохнула и обвела грустными глазами всю усадьбу. Неужели же Трегубов вышлет их отсюда через год? Ведь они будут тогда разорены вконец.

Настасья Петровна снова вздохнула и вздрогнула от неожиданности. В ворота быстро въехал на велосипеде Трегубов. Он, пригнувшись, подкатился к крыльцу, быстро соскочил с велосипеда и, прислонив его к садовому плетню, подошел к Настасье Петровне.

— Bonjour, — проговорил он, улыбаясь и протягивая руку.

Они поздоровались; Трегубов опустился рядом с Пересветовой на крылечко. Это был несколько полный блондин, лет тридцати, с модной бородкой и ясными серыми глазами. Одет он в серую кургузую пару, черные чулки и черные туфли со стальными пряжками. От него сильно пахло духами, и вообще он был как-то уж чересчур хорошо вымыт и вылощен.

— Ну-с, каковы ваши дела? — спросил он Пересветову с ясной улыбкой.

Та полуобернулась к нему.

— Да ничего, — отвечала она. — Хорошего мало. — Голос у нее был певучий. — Деньги, впрочем, мы вам внесем в срок. 15-го мая муж доставит. Валерьян где-то достал.

— Очень рад. Мне было бы неприятно требовать их судом. А между тем деньги мне нужны. Что же мы, впрочем, на солнце-то поджариваемся, пойдемте в сад.

— Пожалуй, пойдемте.

Пересветова поднялась с крыльца и повернула налево к калитке. Трегубов последовал за нею, дрыгая на ходу жирными, затянутыми в чулки, икрами. Крупный алмаз на его брелоке переливал всеми цветами радуги.

— А я собственно и приехал за тем, чтобы напомнить Валерьяну Сергеевичу о деньгах, — говорил Трегубов, когда они уже шли березовой аллеей. — А Валерьяна Сергеевича, кажется, дома нет? — добавил он.

Пересветова звякнула бусами.

— Он в поле.

— Хм, жалко.

Трегубов поправил усы и поиграл брелоками.

В саду было прохладней, зеленые вершины берез слабо покачивались ветром, и их тени бродили по дорожкам сада, как облака.

— Хм, жалко, — повторил Трегубов, дрыгая икрами.

Пересветова недовольно поморщила хорошенькие брови.

— Да чего жалко-то? — сказала она. — Ведь вам говорят, что деньги вам в срок внесут. Чего же вы еще волнуетесь-то?

— Ах, Настасья Петровна, — весело вскрикнул Трегубов, — за что вы только на меня сердитесь! Я для вас все готов сделать, а вы от меня, как от чумного, сторонитесь. Я и так вашему мужу десять тысяч под закладные только для вас дал. Ну, разве за ваше именье можно было десять тысяч отвалить? Ведь оно в пятнадцать тысяч уже заложено было, и пятнадцать тысяч ему красная цена. Ведь у вас все поля с камешком, точно там, извините за выражение, черти в коланцы играли; луга у вас — дрянь, полынь там одна процветает, а лес — о лесе лучше и не говорить! Зайцу там есть еще где спутаться, а корова, извините за выражение, там только брюхо себе напорет. Эх, да что тут говорить, — добавил Трегубов и брезгливо махнул выхоленною рукою. — Для вас я десять тысяч дал! Только для вас! — Он снова помолчал и поиграл брелоками. — Я к вам всей душой, а вы ко мне, извините за выражение, спинкой повертываетесь. Ну, что же делать, мне, конечно, грустно, до слез грустно, но только ведь и я могу к вам, между прочим…