Пробужденная совесть - [3]

Пересветов слушал его внимательно. Беркутов покосился на него и продолжал:

— Ты, говоря откровенно, — кислые щи, но температура твоих к Трегубову отношений настолько высока, что бутылку ты должен разорвать непременно.

Он замолчал и погасил окурок.

Пересветов о чем-то напряжению думал; на лбу его даже выступил пот.

— Ну-с, — Беркутов приподнялся, — теперь нам дадут скоро обедать, а поэтому идем на Калдаис купаться. Купанье перед обедом полезно, а следовательно и нравственно, и, как нравственный человек, я первый предлагаю тебе это.

Он взял полотенце и надел на свои черные волосы крошечную шелковую шапочку. Шапочка к нему очень шла; Беркутов положительно выглядел красавцем. Пересветов надел свою фуражку, и они оба вышли из флигеля.

II

Они прошли усадьбой, спустились вниз и, миновав озеро, пошли поймой. День был жаркий. Вдали сверкал Калдаис и шумел на перекате. В траве посвистывали овсянки. Ветер тянул лениво. Пересветов шел, понуро опустив голову, и о чем-то сосредоточенно думал, а Беркутов играл концами полотенца и говорил:

— Живу я у Столешникова год, и с тобой знаком год, а между тем я с тобой на «ты», и ты мне веришь. Ведь ты мне веришь? А все это оттого, что я откровенен. Что у меня на уме, то и на языке. Впрочем, я частенько и зря болтаю, так, язык околачиваю, вот я и теперь не помню хорошенько, что тебе во флигеле наговорил, совершенно не помню! — он помолчал, вздохнул и добавил: — А хорошо бы, черт возьми, откуда-нибудь тысяч этак двести заполучить!

Они подошли к реке и стали раздеваться. Калдаис быстро бежал в своих берегах и сверкал на солнце. Вверх по течению отсюда были видны две усадьбы; они были расположены на берегу Калдаиса не более как в полуверсте друг от друга. Одна из них, ближняя, выглядывала бедно и убого; ее крошечный домик с деревянной полусгнившею крышей покосился и почернел от времени. Другая же усадьба, дальняя, богатая и щеголеватая, вся сверкала крашеными в разные цвета железными крышами своих многочисленных построек. Первая усадьба принадлежала Пересветову, вторая — купцу Трегубову.

Беркутов, совершенно раздетый, но в шапочке на волосах, стоял на берегу и, кивая головой на усадьбы, говорил Пересветову:

— Вон у тебя и домик разваливаться начинает, а ты все еще надеешься урожаем поправиться.

Пересветов только вздохнул. Беркутов прыгнул в воду и поплыл к тому берегу, рассекая сильными движениями воду. Затем он повернулся на спину и, забрав в рот воды, пустил ее вверх радужным фонтаном. Пересветов нерешительно ступил в воду.

— Ты бы шапочку-то скинул и окунулся, а то жарко, голову еще напечет, — посоветовал он Беркутову и, зажав уши ладонями, стал окунаться. Беркутов в ответ только головой затряс.

— Я ведь никогда не окунаюсь, — наконец, крикнул он, — ты это хорошо знаешь!

«Уж не красит ли он волосы?» — внезапно пришло на ум Пересветову.

Он подплыл к Беркутову и заметил, что вода сбегала с его смоченных на затылке волос темными, почти черными каплями.

— А у тебя волосы линяют, — сказал он с усмешкой, — посмотри, какая вода черная.

И он потянулся рукой к затылку Беркутова. Тот внезапно побледнел всем лицом.

— Оставь! — крикнул он с бешеной злобой и до боли стиснул руку Пересветова. — Это шапка линяет, — добавил он уже более спокойно и выпустил руку Пересветова. — Шапка линяет, она на черной подкладке. Как ты не мог догадаться!

И Беркутов рассмеялся.

Однако, возвращаясь в усадьбу, он все время молчал, и Пересветов думал:

«Вот еще не вовремя о волосах черт меня дернул ляпнуть, рассердил зря человека, теперь, пожалуй, и денег не даст». В воротах он спросил Беркутова:

— Так ты мне, дружище, денег достанешь? Могу я надеяться?

— О, да, да, непременно, — отвечал — я ведь тебя люблю, хоть ты порядочная козявочка.

И он дружески похлопал рукой по плечу Пересветова. Во флигеле Беркутов приказал Митьке подавать обед и достал из шкапчика графин с водкой. Сам он за обедом водки не пил, а Пересветов то и дело прикладывался к рюмочке. Поиски денег, очевидно, утомили его, и он хотел забыться. После обеда он сильно охмелел и раскис и опершись руками в колена Беркутова, стал жаловаться ему пьяным голосом на свою судьбу, путаясь и повторяясь. Он и сам знает, что ему крышка, но что же поделаешь, как-нибудь нужно вертеться, хотя от Трегубова ему не уйти: Трегубов его, в конце концов, съест. А это он и сам теперь хорошо понимает, что с тремя тысячами не нужно было покупать имения, да уж старого не вернешь. Молод он был и неопытен. Родом он из неслужилых волжских казаков, и даже гимназии он не окончил, из четвертого класса его выгнали. Бедствовал всю жизнь свою, а тут вдруг пять лет тому назад внезапное счастье: умирает тетка и ему отказывает по духовной три тысячи.

— Ну, конечно, мне разбогатеть и захотелось. Вот и купил имение, — говорил пьяным голосом Пересветов. — В конторщиках-то за пятнадцать рублей в месяц надоело служить. Собственником захотелось быть.

А теперь ему крышка. Хотя, конечно, если бы он захотел, так давно уж из ямы вылез бы. Трегубов в жену его по горло влюблен. Но только Пересветов без ума жену любит и ничего Трегубову не позволит, ни за что не позволит. Жена его тоже из волжских казачек и он не позволит ничего!