Пробуждение - [30]

А по небу шли и шли облака, словно узбеки перевозили свой хлопок из одного колхоза в другой.

Почти у самой калитки моей Вики стояли две бабы. Одна здоровая, с голубым платком на плечах, с глазами быстрыми и лукавыми, а другая — худенькая и рябая, с прилипшей к нижней губе и подбородку шелухой семечек. Я прошел мимо баб, открыл заветную калитку, отмахнулся от кота, который выскочил из кустов малинника и стал тереться о мои штаны, прошел двор, сени и очутился в просторной избе. Мой взгляд блуждал по комнате, натыкаясь на углы, как летучая мышь на стенки сарая, и не находил ни знакомой этажерки с письмами и журналами, ни тумбочки с духами и зеркальцем, ни моей фотографии.

— Вам кого? — окликнул меня чей-то голос.

Я оглянулся. На лавке, у входа, сидел старик и делал какие-то странные движения, напоминающие фигуры из яванских религиозных танцев. И тут я понял — у старика паралич. Я назвал девушку, которую очень хотел видеть и которая хранила все мои письма, у которой была моя фотография.

— Она уехала! Письма? Порвала письма…

«Она уехала» — шептали деревья. «Она уехала» — орали вороны. Я шел по деревянному тротуару. Уехала она!.. Уехала!.. Я налетел на двух женщин: здоровую, с косынкою на плечах, и худенькую, с шелухою на подбородке.

— У, пьяница! — сказала здоровая и резко отстранилась от меня.

Худенькая смахнула шелуху с подбородка и захохотала, словно открыла старую калитку.

Она уехала!.. Она уехала!.. До самого вечера бродил я по городу и как дурак искал ее следы на дорогах. И все вокруг — и сады, и крыши домов, и воздух — уже не было таким ярким, как днем. Все вдруг потускнело. На высоких деревьях с криком усаживались на ночлег стаи грачей. Ах, и хорош все-таки городок Подол, с вечерней тишиной и церковным покоем, с сытой и здоровой жизнью. Но меня тянуло туда, за ней, в неизвестные края. А куда?..

Мой поезд приходил завтра утром, и я вспомнил, что остался без ночлега. «Попрошусь у кого-нибудь! Авось не откажут», — подумал я и свернул к дому, возле которого проходил. О боже! На крыльце сидела она, Венера Милосская, и белые руки свисали между круглых коленей. Я посмотрел на ее ноги. Они были маленькие, игрушечные. Комнатные тапки стояли рядом. Она не дышала!..

— Что вам угодно? — пропела она. Так ручей журчит по тайге на Северном Урале. Я объяснил. — Ночуйте! Места хватит!

Я сел рядом. Она покраснела и опустила глаза на свои круглые колени и натянула на них юбку, как смогла. Так мы сидели и молчали. Потом я сказал:

— Кто прячет красоту?! Зачем?.. Оставьте как есть!..

Она поняла и покраснела еще пуще, и засияла глазами и, как пион, распустила улыбку.

— А где ваш муж?

— Разошлись, — вздохнула она и облила меня синевой своих глаз, словно прибила гвоздем к доске.

И мы опять замолчали, и каждый из нас думал о своем, и каждый с грустью смотрел на темнеющее небо.

— Вам скучно одной? — задал я ей вопрос, неизвестно почему, может, даже потому, что самому было скучно.

Она съежилась, как от холода, потом наклонила свое гибкое тело к земле, сорвала сухой стебелек и стала мять, не отвечая мне, потом блестящими глазами посмотрела куда-то вдаль и вдруг спросила:

— Вы курите?

Я утвердительно кивнул и полез в карман за сигаретой. Она жадно и глубоко затянулась, закашлялась и отшвырнула в траву сигарету. На голубых глазах выступили слезы. Отчего же они?.. Кто отгадает?.. Кто?..

Я сидел и смотрел на темнеющее небо, и где-то далеко перед моими глазами стояла Вика. Я видел ее такой, какой видел ее в последний раз. Но вот облик ее стал постепенно таять, и нарисовался новый, в котором была красота и печаль Венеры Милосской, сидящей рядом со мной. Тут мне совсем стало грустно, словно стая волков завыла в душе.

— Простите, я пойду! — сказал я Венере Милосской, поднялся и, шатаясь, зашагал к калитке.

— Оставайтесь!.. Куда же вы?.. — вскричала Венера.

Я быстро поймал такси и тотчас укатил навсегда из маленького городка Подол.

ЛАПА-РАСТЯПА

Однажды под вечер я приехал к Андрею Платову на попутной машине, оставив позади шестьдесят верст, как называл шофер, «божьей» дороги.

Мы не виделись лет шесть, потому что все эти годы я учился в институте в Москве. А познакомились мы с ним давно. Было это где-то на севере Вологодской области.

Помню, в один из осенних вечеров, блуждая по лесу с ружьем за плечом, я наткнулся на мужчин, сидящих у костра.

Один из них был худой, длинный, в серой кепке и фуфайке, подпоясанный простой веревкой, а второй — среднего роста, коренастый, в старом солдатском бушлате. Длинный показался мне хмурым и малообщительным, а коренастый — разговорчивым и довольно веселым. Между ними шел оживленный разговор. Я попросил разрешения и присел у костра. Прислушался. Длинный посмотрел на меня хмуро, как бы спрашивая, а нужен ли ты здесь? Я не обиделся, взял палку и стал шевелить в костре. Над ухом надоедливо звенел комар.

— Значит, говоришь, зарядил он тебе патроны не дробью, а горохом? — спросил коренастый у длинного, продолжая прерванный из-за меня разговор. Длинный спокойно отряхнул с сигареты пепел и загасил ее, но окурок не выбросил, а спрятал в портсигар; коренастый, потирая согнутым пальцем щеку, ожидающе посмотрел на длинного.