Пробуждение - [24]

Соседка ставит на лавку ведро.

— Та подоила вашу Зирку, бо, думаю, на работу поспиша та не встигне…

Позавчера не пошла в лес, сижу в конторе, пишу всякие бумажки. А в голове одно: что там дома? Пришла ли из школы Катя? Взяла ли поесть? Да как там Звездочка?

А вечером явился встревоженный Петрушин — не заболела ли? Увидел, что я по уши в хозяйстве, обиделся, нахохлился, губы трубочкой вытянул, отвернулся. И я мучаюсь, чувствую себя предательницей. Поди успей всем угодить!

Вчера произошла трагедия с петухом. Не понимаю, что с ним сделалось! Может, не тем накормила… После обеда, только из лесу вернулась, Катька заявляется в контору.

— Нянька, петух дергается!

Прибежала, а он в сенях лежит мертвый. Какой был красавец! Бывало, ходит по двору, модничает — медные, синие перья распускает. А тут лежит кучкой грязных перышек… Реву над ним. Катька по руке меня гладит, утешает:

— А ты напиши тетке, пускай другого в посылке пришлет!

Вышла во двор, гляжу: пока меня и Кати не было, днем кто-то переколол во дворе кучу дров. Ума не приложу — кто?

Наконец сегодня вместе с врачом из Красноярска — консультантом для Василия Мефодьевича — возвратилась Настасья Петровна. Вошла в дом налегке, как с работы, без вещей, даже без гостинцев. Оживленная, глаза в щелочках светятся.

— Ну чо, живы?

Катька ей сразу:

— Петух помер, няньке другого в посылке шлют!

Смеется. Вожу ее по дому, сокрушенно демонстрирую ущерб. И не слушает. Все на меня да на Катьку поглядывает и смеется.

И не спросила, не трудно ли мне было, не повинилась, не посочувствовала. Именно от этого мне было так хорошо, что передать не могу! Вдруг осознала, в чем для меня смысл ее поступка, почему, когда узнала про ее бесшабашный отъезд и про это без тени сомнения сказанное: «Нянька приглядит!» — я испытала не только страх, но и радость. Даже гордость! Я ей своя. Понимаешь? Ей и всем здесь — своя! Своя не по крови, не по общей выгоде. Что-то иное нас роднит, более высокое… Это прекрасно, быть связанным обязанностями!

Не уклоняйся от обязанностей дружбы — напиши Юре.

5

Ну хорошо, пусть, как ты считаешь, ваши с Юркой жизненные пути разошлись. Хотя и этого не вижу — вернется через два года из армии взрослым человеком, все наверстает. Но то, что ты пишешь о неравных браках, ужасно! Неужели не может быть счастья, если, скажем, он слесарь или токарь, а она инженер? Обвиняешь Юрку, что он, завалив на физический, не попытался сдать в любой другой институт, как другие. В любой, лишь бы в институт! Это его-то не влечет образование?! Тут все неправда! И про неравенство браков, и про Юрку. Он поступил единственно правильно. Вспомни, он никогда не был приспособленцем.

А то, что тебе с ним уже давно скучно, еще задолго до армии, не верю. Задним числом придумываешь оправдание.

Скажу тебе, в чем дело. Обидишься на меня смертельно. Но я все-таки скажу. Он тебе не нужен, пока не может выполнять свое главное назначение: восхищаться каждым твоим словом, каждым жестом, каждой придуманной тобой оборочкой на юбке. Тебя даже злит, что он теперь заполнен не тобой одной. С какой насмешкой и презрением ты пишешь о том, что его, видимо, вполне удовлетворяет солдатская жизнь и солдатская карьера: «того и гляди, до старшины дослужится!»

Тебе неинтересно все, что не ты. Вспомни, в нашем кружке ты всегда была центром. О чем бы мы ни говорили, непременно сводили к тебе. Чуткость? Ты самый яркий пример человеческой чуткости и тонкости. Юмор? Кто еще может так умно пошутить, как ты! Хотя шутила ты зло, а мы смеялись и стыдились показать обиду… А твоя неповторимая музыкальность! А постоянные упрашивания: потанцуй, ах, если бы она пошла в балет! И ты, наконец, охотно и очень изящно показываешь новое па и танцуешь, танцуешь одна… Мне так часто хотелось тоже пуститься в пляс, я даже порывалась, но ты только раздраженно прикрикивала: «Вера, не путайся под ногами!» И начинается твой сольный балетный вечер с овациями и бисами. А уж о физической красоте нечего и говорить: ты признанная первая красавица в школе! И ты с серьезным интересом, без ложной скромности, слушаешь: как мы обсуждаем форму твоих бровей или разрез глаз…

Почему так получалось? Не знаю, ты никогда этого не требовала. Как-то само… Хотя нет, мы знали, что ты этого ищешь, что, если говорить не о тебе, ты заскучаешь… А мы все любили тебя за то, что ты и вправду умнее, красивее, талантливее всех нас. Нам хотелось доставить тебе радость.

И так постепенно сложилось, что ты внимательна и приветлива с теми, кто тебе нужен. А другие, те, кому нужна ты, для тебя просто перестают существовать.

В общем, все это пишу, чтобы ты знала, что не стоишь Юркиного мизинца!

6

Молодец, что не обиделась! Если бы люди умели становиться выше своего мелкого самолюбия!.. Как легко было бы жить всем вместе! Мне кажется, людям мешают просто-напросто плохие характеры. Самолюбие, зазнайство, подозрительность, упрямство… Например, Семен Корнеевич. Я все пыталась разгадать, почему он так ненавидит Петрушина, его бригаду, меня. Самолюбие! Обидно, двадцать лет ходит в лесохимиках, дело действительно знает. И какой-то Петрушин взялся его учить! Или я — без году неделю в тайге, а в мастерах, с дипломом… Поэтому он на все — нет!