Проблеск истины - [82]

Я наведался в палатку, где Мвинди открыл для меня жестяной короб и извлек старый гонконгский твидовый пиджак, в нагрудном кармане которого лежали деньги.

— Сколько надо? — спросил он.

— Четыреста шиллингов.

— Большие деньги. Зачем столько? Жена покупать?

— Пиво покупать. Еще купим пошо, лекарства для Шамбы, подарки на Рождество, новые копья, бензин, виски для парней из полиции. И копченой рыбки, конечно.

Копченая рыбка его позабавила.

— Возьми пятьсот. Монета шиллинг тоже надо?

Шиллинговые монеты хранились отдельно, в кожаном кошельке. Отсчитав тридцать, он спросил:

— Что надевай? Хорошая куртка?

Имелась в виду моя старая куртка наподобие жокейской, тоже приобретенная в Гонконге.

— Нет, кожанка надевай. Которая с молнией.

— Свитер надо под низ. Холод с вершина приходи.

— Одевай во что хочешь, — сдался я. — Только осторожнее, когда будешь обувать.

Он подал мне чистые хлопчатобумажные носки, которые я тут же натянул, и аккуратно обул меня в ботинки, оставив молнии незастегнутыми.

В палатку заглянул Нгуи в свежевыстиранных шортах и новой спортивной рубахе, которой я раньше не видел. Я сказал, что хочу взять только «Спрингфилд». Он ответил, что патроны имеются, и спрятал большую винтовку под раскладушку, наскоро протерев ствол: из нее сегодня не стреляли. При стрельбе из «Спрингфилда» пользовались антикоррозионными капсюлями, поэтому с чисткой можно было подождать до вечера.

— Пистолет! — сурово потребовал Нгуи.

Я покорно шагнул правой ногой в петлю на кобуре, и он опоясал меня ремнем.

— «Джинни»! — не менее сурово сказал Мвинди и передал Нгуи тяжелый кожаный чехол для фляги.

— Деньги! — сказал Нгуи.

— Хапана, — ответил я. — Деньги квиша.

— Слишком много деньги, — проворчал Мвинди, убирая пиджак в жестяной короб и закрывая замок.

Мы подошли к машине. Кейти пребывал в благодушном настроении, и я спросил, что купить для лагеря. Он попросил привезти мешок пошо, если будет правильный сорт, который привозят дилижансом из Каджиадо. Мы отъехали. Кейти грустно смотрел нам вслед, склонив голову набок и улыбаясь своей неизменной безгубой улыбкой.

Мне стало совестно, что я не позвал его с нами, но машина уже вырулила на дорогу к Шамбе. Дорога была наезженной, и я подумал, что прежде чем все закончится, ее наездят еще больше.

Глава четырнадцатая

Мтука практически не нарядился, если не считать чистой клетчатой рубашки и чистых же брюк с заплатками. Оруженосец Отца надел ярко-желтую спортивную рубашку без узора, отлично гармонирующую с красной, как тореадорская мулета, рубашкой Нгуи. Мой наряд, увы, был консервативен, однако за день до отлета Мэри я побрил голову под ноль, а потом забыл о ней, так что в моем обличье явно читалось нечто барочное, особенно если снять кепку. Следует сказать, что моя голова, будучи выбритой или выстриженной под машинку, напоминает историю затерянного племени, выраженную языком скульптуры. Речь идет не о чем-либо живописном, как Великая Рифтовая долина; просто некоторые детали ландшафта представляют определенный интерес как для археолога, так и для антрополога. Я понятия не имел, как отнесется к моему виду Дебба, но при мне была старая рыбацкая кепка с длинным козырьком, и душа моя пребывала в покое. Машина въехала на территорию Шамбы и остановилась в тени большого дерева.

Как я узнал позднее, Мтука заранее послал молодого парнишку по имени Нгуили, работавшего в лагере поваренком, но мечтавшего стать охотником, чтобы тот предупредил Вдову и мою невесту о нашем приезде и о последующем вояже в Лойтокиток за платьем ко дню рождения малютки Иисуса. По законам камба парнишка был нанаке и даже пива пить не мог, однако до Шамбы он добежал очень быстро, чтобы продемонстрировать свои способности, и сейчас стоял под деревом весьма довольный, поблескивая потом и стараясь дышать ровно.

Я вышел из машины, чтобы размять ноги и отблагодарить нанаке.

— Бегаешь лучше, чем масай.

— Я камба, — ответил он, изо всех сил сдерживая дыхание, и я попытался представить вкус монеток, которые он положил за щеку.

— Хочешь с нами на гору?

— Хочу. Но это против правил, и у меня есть обязанности.

С достоинством, покачиваясь на каблуках, к нам приблизился Стукач в неизменной шали.

— Добрый день, брат! — приветствовал он.

При слове «брат» Нгуи отвернулся и сплюнул.

— Добрый день, Стукач. Как здоровье?

— Лучше. Можно, я поеду с вами на гору?

— Нельзя.

— Я буду переводчиком.

— Переводчик найдется на горе.

Сын Вдовы подбежал ко мне и боднул головой в живот. Я поцеловал его в макушку; он дал мне руку и стал рядом по стойке «смирно».

— Стукач, — сказал я, — не хочу просить пива у собственного тестя. Сходи, пожалуйста, принеси нам пива.

— Пойду посмотрю, что у них есть.

Пиво оказалось нормальным: обычное легкое пиво африканских шамб, по вкусу похожее на самодельный продукт времен «сухого закона». Я знал одного ветерана Первой мировой, славного парня — он варил такое же пиво и угощал нас у себя на веранде. Моя невеста вышла в сопровождении Вдовы и уселась на переднее сиденье рядом с Мтукой, почти не поднимая глаз, если не считать пары быстрых победоносных взглядов на других женщин; на ней было стираное-перестираное платье и вокруг головы красивый рукодельный шарф. Вдова поместилась между Нгуи и оруженосцем Отца. Мы велели Стукачу принести еще шесть бутылок пива, но в деревне осталось только четыре. Я отдал их тестю. Дебба сидела прямо, никого вокруг не замечая; груди смотрели вперед под тем же углом, что и подбородок.