Проблеск истины - [35]

— Давай проедем чуть дальше, — предложил я. — Впереди будет сухая возвышенность, там развернемся.

— Хорошо, дорогой.

Тут налетел ливень, и я рассудил, что лучше возвращаться, пока не застряли в какой-нибудь луже.

На подъезде к лагерю, когда сквозь дымку между деревьями уже мелькали бело-зеленые палатки и гостеприимно тянуло запахом костра, мы с Нгуи спешились, чтобы настрелять к обеду рябков, слетевшихся на водопой к небольшим лужам. Мэри уехала в лагерь. Рябки возились у воды и в зарослях репейника; бить их влет было проще простого. Они походили на диких пустынных голубей, загримированных под попугаев. Я любил смотреть, как они разгоняются, подобно соколам, и начинают красиво работать длинными заломленными назад крыльями. В сухой сезон, когда рябки на рассвете длинными вереницами опускаются к воде, охотиться на них не в пример интереснее; мы с Джи-Си, помнится, били только верхних птиц и платили друг другу шиллинг, если одним выстрелом валили нескольких. Стреляя рябков влет, ты лишаешься удовольствия послушать тот гортанный прерывистый клик, что они издают, заходя на посадку. По мере возможности я избегаю охотиться рядом с лагерем, поэтому в этот раз ограничился четырьмя парами, рассудив, что нам с Мэри хватит на два добрых обеда, а если кто-нибудь заглянет в гости, то на один.

Наши люди не жаловали рябков. Я и сам предпочитал малую дрофу, чирка, бекаса или, на худой конец, шпорцевого чибиса. Но на закуску перед сном годились и рябки. Налетевший было дождь сразу прекратился, и тучи легли туманом к подножию вершины.

Мэри сидела в столовой, потягивая кампари с содовой.

— Сколько настрелял?

— Восемь штук. Вспомнил, как мы стреляли голубей в клубе «Казадорес дель Серро».

— Голуби гораздо тяжелее на подъем.

— Думаю, так только кажется, потому что рябки на взлете крыльями молотят. И размером они поменьше. А по стартовой скорости с хорошим спортивным голубем мало кто сравнится.

— Здорово, что мы здесь, а не в клубе!

— Это точно. Сомневаюсь, что смогу туда вернуться.

— Сможешь, конечно.

— Как знать.

— Есть много вещей, к каким я вряд ли уже смогу вернуться.

— Хорошо бы вообще не возвращаться. Ни собственности, ни обязательств. Только лагерь сафари, хороший джип, пара грузовиков…

— А я была бы лучшей в мире палаточной домохозяйкой. Вижу как наяву: к нам прилетают клиенты на частных самолетах и говорят, сходя с трапа: «Угадай, кто я такой! Спорим, не вспомнишь?» А я в ответ: «Чаро, подай-ка бундуки». И бдыщ ему между глаз!

— А Чаро бежит горло резать, чтоб халяль.

— Они же не едят человечины!

— Племя камба не брезговало. В то, что вы с Отцом называете «старые добрые времена».

— Ты, можно сказать, наполовину камба. Смог бы съесть человека?

— Сомневаюсь.

— Ты знаешь, я за всю жизнь никого не убила. Помнишь, мы уговорились, что я ничего не буду от тебя скрывать? А потом мне было стыдно, что я не убила ни одного фрица, и все меня жалели…

— Отлично помню.

— Хочешь послушать речь, которую я произнесу, перед тем как пристрелить свою соперницу?

— Сделаешь кампари с содовой?

— Сделаю. А потом скажу речь. — Она плеснула в стакан красного кампари, добавила джина, пшикнула сифоном содовой. — Джин — это награда за то, что согласился послушать речь. Я знаю, ты уже сто раз слышал, но лишний раз не повредит.

— Добро.

— Ну-ну, — начала мисс Мэри. — Значит, решила, что будешь моему мужу лучшей женой? Ну-ну. Возомнила, что вы идеально подходите друг другу и от тебя ему будет больше пользы? Ну-ну. Полагаешь, что вам будет хорошо вдвоем и в кои-то веки ему достанется женщина, знающая толк в коммунизме, психоанализе и настоящей любви? Да что ты знаешь о настоящей любви, старая потасканная ведьма? Что ты знаешь о моем муже и о вещах, которые нас объединяют?

— Истинно! Истинно!

— Не перебивай… Слушай же, жалкая особь, тщедушная там, где надо быть плотной, и заплывшая жиром там, где следует явить признаки расы и породы; слушай, несчастная слабачка! Я с первого выстрела убила молодого невинного оленя на расстоянии трехсот сорока ярдов, если округлить в меньшую сторону, и ела его мясо без тени сожаления. Я застрелила прекрасного сернобыка, чье тело грациозней, чем тело любой женщины, а рога длиннее, чем у любого мужчины. Я прервала больше жизней, чем ты соблазнила мужей, и я говорю тебе: никшни и заглохни, и сверни незаконную деятельность, и подбери кукурузную патоку лживых речей, и убирайся к черту за границу, не то, клянусь Богом, я тебя пристрелю.

— Отлично сказано. Надеюсь, ты не собираешься перевести это на суахили?

— Мою речь ни к чему переводить на суахили. — После монолога мисс Мэри чувствовала себя, как Наполеон под Аустерлицем. — Она предназначена для белых женщин. Твоя невеста может быть спокойна. С каких это пор добропорядочный любящий муж не имеет права завести молодую невесту, не претендующую ни на что, кроме роли вспомогательной жены? Против такого расклада я ничего не имею. Моя речь адресована грязным белым шлюхам, которые уверены, что лучше меня понимают, как тебя осчастливить выше пояса.

— Прекрасная речь. С каждым разом ты все острее оттачиваешь слог.

— В ней каждое слово правда, от сердца. Я постаралась очистить ее от грубости и сальности. Ты ведь не подумал, что кукурузная патока лживых речей — это намек на давешнюю кукурузу?