Проблемы теории романа - [44]
Нужно понять, что перед нами вовсе не стоит задача искать какие-то новые теоретические основы литературоведения, что здесь у нас уже имеются прочные марксистско-ленинские традиции. Тов. Переверзев не додумал еще до конца вопроса о своих старых ошибках. Это видно из его слов, что он пришел сюда, отказавшись от своих прежних взглядов, без всякой прочной точки зрения, с целью услышать что-то совершенно новое, нечто такое, что здесь еще только должно Сыть создано. По его мнению этого "нового" он не услышал, т. к. никто ничего нового не нашел с тех пор, как ликвидирован "переверзнанский этап марксизма". Нет, товарищи, "переверзианского этапа" в марксизме никогда не было, — был переверзевский отход от марксизма в сторону меньшевизма. Неверно, будто мы должны сейчас строить на совершенно чистом месте. Это- продолжение того игнорирования взглядов Маркса, Энгельса, Ленина, которое характерно для всех псевдо-марксистских социологов.
Взгляды Маркса, Энгельса, Ленина. Сталина на культурное наследство, на искусство прошлых эпох, указания Сталина по вопросам нашей литературной политики — все это имеет колоссальное теоретическое значение, является для нас исходным пунктом в любом частном исследовании, непреложным основным материалом. Совершенно очевидный вывод, который следует сделать из нашей дискуссии, состоит в том, что целому ряду людей нужно сейчас особенно крепко взяться за то, чтобы переучиться, преодолеть свои "социологические" традиции, исходя из завоеваний, которые наша наука имеет в борьбе с различного рода отклонениями от марксизма.
Заключительное слово т. Л у к а ч а.
Я буду чрезвычайно краток, так как по ходу дискуссии ряд товарищей, в особенности тт. Гриб и Лифшиц, исчерпывающе ответили на большую часть возражений. Однако, ряд многократно повторявшихся упреков делает необходимой для меня некоторую самокритику. Для меня ясно, например, что, если многие товарищи думают, будто я переоцениваю момент деградации человека и недооцениваю прогрессивность капитализма на известной стадии развития, это есть следствие неудачного изложения моих взглядов на этот вопрос. Вообще самокритический пересмотр данной работы я представляю себе прежде всего направленным на форму изложения.
Большая часть возражений представляла собой требование: Лукач должен был рассмотреть не только классический эпос и буржуазный роман, но и античный роман, средневековый роман, новейший эпос и т. д. Какая методология скрывается за этим требованием "полноты материала"? Я думаю, было бы очень легко осуществить идеал моих критиков. Их желаниям отвечает статья из буржуазного словаря, дополненная "марксистскими" примечаниями вроде того, что Апулей был мелкий (или крупный) буржуа.
От этой "методологии" можно было бы легко отделаться шуткой, если бы за ней не стоял существенный момент развития буржуазной идеологии, имеющей некоторое влияние и в нашей среде. Вопрос заключается в следующем: на что должны мы ориентироваться в наших историко-систематических исследованиях? Была ли верной, — несмотря на идеалистическое искажение, — ориентировка (классической немецкой философии в вопросах эстетики прежде всего на античное искусство или эту точку зрения надо признать совершенно устарелой? Мне кажется, что направление, в котором Маркс материалистически переработал классическую идеалистическую философию, достаточно ясно. Его историко-систематические исследования ориентируются всегда на типичнейшие формы проявления того или иного общественного строя. Он анализировал типичнейшие классические формы капитализма в Англии. Он прекрасно знал, что капитализм существует и в Дании, и в Португалии, но не считал свою историко-систематическую работу неполноценной потому лишь, что оставил в стороне Португалию. А именно такого рода упрек выдвинула против Маркса "историческая школа".
И это не случайно. Когда немецкая буржуазия приступила к ликвидации методологии своего революционного периода, классический для немецкого буржуазного идейного упадка историк Ранке провозгласил исторический метод, согласно которому "все периоды одинаково близки к богу", т. е. для историка не должно быть различия между прогрессом и реакцией, между типичной и нетипичном формой развития. Этот метод господствует в (исторических писаниях буржуазного мира.
Когда мы подходим, например, к вопросу: на что мы должны ориентироваться в скульптуре, то становится очевидным, что мы не можем зачислить в этой связи в "устаревшие" Винкельмана с его ориентировкой на Фидия и ни в каком случае не можем присоединиться к "современному" Риглю. выдвигающему позднеримскую художественную продукцию.
Этот вопрос не лишен для нас злободневности и по той причине, что такой буржуазный историографический метод еще в довоенное время проник в теорию н практику социал-демократов и, через посредство их работ, влиял (и еще может влиять) кое на кого у нас. Сошлюсь хотя бы на теорию и практику Генриха Куновa. попытавшегося, на основании методов и результатов "современной" науки, поправить "устаревшего" Энгельса в вопросе о первобытном обществе.
Я не склонен недоценивать значение тою заявления, которое здесь сделал В. Ф. Переверзев. но вынужден все-таки сказать несколько слов по поводу его последнего выступления. Переверзев дал очень любопытный ответ па вопрос т. Юдина, признает ли он правильными замечания Маркса о греческом эпосе. Он сказал, во-первых, что Маркс написал про эпос только лишь "несколько слов" Это выражение — "несколько слов" — играло уже некогда известную роль в истории большевизма и меньшевизма. Во время дискуссии о "Государстве и революции" Каутский изрек, что Маркс обмолвился только "несколькими словами" о диктатуре пролетариата. Когда мы слышим "несколько слов", — это возбуждает подозрение, не хотят ли этим сказать: как может иметь решающее значение для нашей практики то. о чем сказано лишь несколько слов? Во-вторых, Переверзев сказал, что считает высказывания Маркса об эпосе "аксиомой". Однако, что означает в этой связи термин "аксиома"? Ведь Переверзев сам сказал, будто он и такой степени "чистый" историк, что в его выступлении "не было никакой методологии. Я не хочу критически разбирать последнюю фразу, но задам вопрос: какое же место в этой "чистой истории", лишенной методологии, занимает "аксиома" Маркса? Нет сомнения, что квалификация "аксиоматичности" дается для того, чтобы, с глубоким почтением обнажив голову, пройти мимо этого памятника и затем, благополучно его миновав, не вспоминать больше об "аксиоме", а продолжать свей "чисто исторические" занятия". В этом и состоит наше острейшее разногласие с Переверзевым. Мы относимся к высказываниям о литературе и искусстве Маркса, Энгельса. Ленина и Сталина как к неотделимой части всей их системы, как к краеугольному камню нашей научной работы, как к практическому руководству, надежному проводнику наших исследований.
Антонио Грамши – видный итальянский политический деятель, писатель и мыслитель. Считается одним из основоположников неомарксизма, в то же время его называют своим предшественником «новые правые» в Европе. Одно из главных положений теории Грамши – учение о гегемонии, т. е. господстве определенного класса в государстве с помощью не столько принуждения, сколько идеологической обработки населения через СМИ, образовательные и культурные учреждения, церковь и т. д. Дьёрдь Лукач – венгерский философ и писатель, наряду с Грамши одна из ключевых фигур западного марксизма.
"Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены" #1(69), 2004 г., сс.91–97Перевод с немецкого: И.Болдырев, 2003 Перевод выполнен по изданию:G. Lukacs. Von der Verantwortung der Intellektuellen //Schiksalswende. Beitrage zu einer neuen deutschen Ideologie. Aufbau Verlag, Berlin, 1956. (ss. 238–245).
Перевод с немецкой рукописи Н. Волькенау.Литературный критик., 1936, № 8.
Перевод с немецкого и примечания И А. Болдырева. Перевод выполнен в 2004 г. по изданию: Lukas G. Der Existentialismus // Existentialismus oder Maixismus? Aufbau Verbag. Berlin, 1951. S. 33–57.
"Я позволил себе собрать эти статьи воедино только потому, что их основная тенденция не лишена актуальности. Во-первых, у нас еще распространены - хотя и в более скрытой форме - вульгарно-социологические теории, стирающие разницу между величием подлинной классики и натуралистическим эпигонством. Во-вторых, современный фашизм делает все для того, чтобы исказить и фальсифицировать историю литературы. Его лакеи забрасывают грязью великих реалистов прошлого или стремятся превратить их в предшественников фашизма.
Мастер короткого рассказа Денис Драгунский издал уже более десяти книг: «Нет такого слова», «Ночник», «Архитектор и монах», «Третий роман писателя Абрикосова», «Господин с кошкой», «Взрослые люди», «Окна во двор» и др.Новая книга Дениса Драгунского «Отнимать и подглядывать» – это размышления о тексте и контексте, о том, «из какого сора» растет словесность, что литература – это не только романы и повести, стихи и поэмы, но вражда и дружба, цензура и критика, встречи и разрывы, доносы и тюрьмы.Здесь рассказывается о том, что порой знать не хочется.
Один из основателей русского символизма, поэт, критик, беллетрист, драматург, мыслитель Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865–1941) в полной мере может быть назван и выдающимся читателем. Высокая книжность в значительной степени инспирирует его творчество, а литературность, зависимость от «чужого слова» оказывается важнейшей чертой творческого мышления. Проявляясь в различных формах, она становится очевидной при изучении истории его текстов и их источников.В книге текстология и историко-литературный анализ представлены как взаимосвязанные стороны процесса осмысления поэтики Д.С.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В работе финской исследовательницы Кирсти Эконен рассматривается творчество пяти авторов-женщин символистского периода русской литературы: Зинаиды Гиппиус, Людмилы Вилькиной, Поликсены Соловьевой, Нины Петровской, Лидии Зиновьевой-Аннибал. В центре внимания — осмысление ими роли и места женщины-автора в символистской эстетике, различные пути преодоления господствующего маскулинного эстетического дискурса и способы конструирования собственного авторства.
Проблемными центрами книги, объединяющей работы разных лет, являются вопросы о том, что представляет собой произведение художественной литературы, каковы его природа и значение, какие смыслы открываются в его существовании и какими могут быть адекватные его сути пути научного анализа, интерпретации, понимания. Основой ответов на эти вопросы является разрабатываемая автором теория литературного произведения как художественной целостности.В первой части книги рассматривается становление понятия о произведении как художественной целостности при переходе от традиционалистской к индивидуально-авторской эпохе развития литературы.
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.