Проблема адресации - [9]

41

— Это вы мне подкладывали? — выкрикнул я злобно, надвигаясь на него (он стоял на уступе над пропастью, бежать было некуда).

— Нет! Боже упаси! Боже упаси! Я только хотел посмотреть. Я, видите ли, сам стихов не пишу, но мне очень интересно… очень интересно…

— Как же! А первый тайник, в дупле? Кто подложил туда, а? Вы, значит, ходите за мной? признавайтесь!

— Ох, да, признаюсь: я видел тот тайник, видел тот тайник, залезал в него. Ну что ж, если на то пошло, я следил за вами. Я просто признаюсь: вы заинтересовали меня. Но в тот тайник подложил не я, а Марой, ваш приятель.

— Марой?

— Да. У него тоже проблемы с адресацией, как и у вас. А вы не знали?

42

Если, поэт, ты думаешь, что

муза — девушка… или что

ты у нее ты у неё, по крайней мере,

первый столь

искусный любовник, — тогда позволь

предупредить, чтобы ты не…

Впрочем, каждому — по его вере,

также и мне.

43

Позже я видел его на богослужениях весьма тщательно выполняющим все надлежащие упражнения. Да, он этого не скрывал. Может оттого и пошёл слух?… Но если он был читающий хавий (я всё-таки проговариваюсь, иначе не получается), то почему скибы не убрали его из монастыря? — Нет, понятно: такого уникума надо было беречь — и в этом опять свидетельство потайной мудрости скибов. И хотя мудрость их обычно являлась в смешных (для меня) формах, в данном случае, однако, ни с какой стороны я не видел бы, как ни крути, над чем здесь можно усмехнуться.

44

Меня выпустили, и я пошёл вниз по тропе. Двести метров крутой скалы, отделяли ворота монастыря от площадки, где заканчивалась автодорога. Моя невеста не приехала встречать меня, но я объясняю это не тем, что она постеснялась (не такова она была!), а просто её не успели предупредить: слишком быстро всё решилось со мной… Часа два пришлось подождать монастырского автобуса, но зато я успел всё хорошенько обдумать и кое-что всё-таки понять…

45

Клапк обладал уникальным поэтическим даром: его стихи были лишены запаха. Поэтому он беззаботно носил листочки рассованными по карманам — благо они были невелики: он писал только восьмистишия. Два я уже вставил в тех местах, где они вспомнились к слову. Они принадлежат к громадной, даже бесконечной серии, которую он условно называл «Поэт и ты», хотя там всюду есть ещё одно лицо — «я», а «поэт», в общем-то, присутствует не обязательно. Вот например:

Сцеживать звенья нудных цепей

тихо умею всегда и теперь.

Вот ты блаженствуешь,

ибо я пуст, как звук.

Жесты легли, поступки молчат,

ты путешествуешь

в разных морях,

якорь сорвав и рядом со мной заснув.

Я пытался докопаться до его тайны, она меня очень интересовала. Я спрашивал: «Клапк, а ты, когда сочиняешь, что ты испытываешь?» Он пожимал плечами: «Ну, как — что?» — «Нет, но — ты холоден или горяч? Восторг, так сказать, поэтический, он — есть?» — «Конечно! Без него — какой смысл?» — «Нет, но… я имею в виду напряжение: ты — напряжён? Может быть, ты мастурбируешь?» — «Ну ещё бы! Отлично мастурбирую! Как все, так и я. А что тебя смущает?» — «А то ты не понимаешь! Запаха-то нет!» Он поджимал губы: «Ну, не дал Бог. Что дальше?» На самом деле он это не воспринимал как преимущество: честно считал, что его поэзия не настоящая в каком-то смысле.

46

И впоследствии, когда я вернулся из монастыря и некоторое время ещё жил дома (до смерти мамы), мы с сестрой ни разу не заводили разговора о стихах. Я доставал книги, изучал их, а от неё прятал… Хотя она знала, — ведь я всё-таки послал одно письмо, и она его даже хранила, как я потом узнал, — нашёл это письмо в её заветной шкатулке. О, какой нестерпимый стыд я испытал при этом! — стыд, но и что-то вместе с тем… что-то, что-то другое…

47

— Неужели никогда, ни разу ничего такого?

— Нет, а почему…

— Но вы же говорили, она живёт без мужа?

— Да. Он сбежал. Бросил её с маленьким ребёнком… В принципе, я мог бы его разыскать, но зачем? Морду набить? — Нет в этом никакого смысла…

— Так наверное, она уж что-нибудь… Во всяком случае, могла бы попробовать…

— Нет, ну, о чём ты… Там не до стихов. Это мы здесь позабыли уж, как люди крутятся, высунув язык, целый день! — А у неё мать больная на руках, сыну два годика, — какие там стихи!

Недоверчиво мотнул головой, хмыкнул.

— Вдохновение от этого не зависит, — заявил он, — праздность наша здесь не при чём. Даже наоборот: бывает что при самых немыслимых, затёртых, сдавленных обстоятельствах оно как раз и начинает переть вдруг из человека… Но почему ж вы не поинтересовались? — Послали б раз что-нибудь своё, — может и её как-то вызвали б на откровенность?

— Да ты… как ты смеешь мне… куда это ты зарываешься? — от изумления и гнева я вдруг растерялся. — Ага, и чтобы я потом с тобой обсуждал, тебе давал читать, — ты это имеешь в виду, да? этого ты хочешь? –

Но мои угрожающие выпады его не смутили. Он только опустил глаза и досадливо отмахнулся от моего крика:

— Эх, знали вы о чём говорите!..

— О чём?…

— Да просто вы… — И тут он взглянул на меня прямо и тяжело, с совсем необычной для него серьёзностью: — Запомните хорошо мои слова: я уверен, что так будет: очень скоро все лучшие поэты будут женщины! Всё к тому идёт. Мужская поэзия — ничтожна и исчерпала себя. Мужская поэзия рядом с женской — это вроде рисунка чертёжника рядом с полотном живописца!