Проблема адресации - [8]
35
К моему удивлению, Щудерек ответил на вопрос, который всё-таки я решился задать в последнем порыве — видя, что он уходит и терять мне нечего: кому он отсылает стихи?
— Человеку, который тоже был тут. Тут мы и познакомились. Освобождаясь, он предложил мне свой адрес.
— Ну вот видите же! — вскричал я. — Значит адреса всё-таки берутся. А вы говорите, что они ниоткуда не берутся!
Он промолчал, глядя мимо. В его лице ничто не дёрнулось — ни в сторону возражения-пояснения, ни в какую другую. И я подумал: «Это он говорил для красоты — что адреса не берутся. Эх, эх! — весь этот мрак его взгляда — не более чем простенький романтический артистизм, который так простенько его тащит… Симулякр экзистенции, — фу, как это по-детски…» — (Надо заметить, что позже, ознакомившись с его поэзией, я почти не изменил этого мнения, явившегося вдруг и как бы по случайному наитию, — только чуть-чуть уточнил его.)
36
Моего второго духовника звали… Нет, не могу вспомнить. Вот напрягаюсь, напрягаюсь — и ничего. Имя улетучилось. Правда, я был у него недолго — с месяц. Значит, четыре или пять раз был на исповеди (по понедельникам). Он не вдавался в подробности, принимал меня совершенно формально. Всегда казалось, что он думает о чём-то другом, очень далёком. Я говорил обычную тягомотину, в основном, выдумывал: «…сделал в келье столько-то упражнений таких-то… концентрация средняя, но, в общем, достигалась легче… в лесу сидел — медитации о целесообразности в природе… враждебного отношения не чувствую уже давно…» Он кивал, не слушая, витая мыслями в непостижимых для меня сферах… «На службу сходил один раз, выстоял до конца. Второй раз не выдержал: возникло чувство отчуждения — и ушёл…» Он кивал. «Сделайте, — говорил, — ещё таких-то упражнений столько-то». Потом кратко сообщил мне, что его переводят из монастыря (с повышением, как я понял) и что теперь моим духовником будет хавий Омнумель — он передаёт меня ему с благоприятным отзывом… И вообще считает, что моё состояние почти нормализовалось и в монастыре меня держать… вот только инициация… но её можно пройти и в миру… — Видимо, поскольку сам уходил, то и благодушествовал таким вот образом. Я было поверил, обрадовался. Однако вышло совсем не то. — Хавий Омнумель… О, Боже мой! — что за тип оказался этот Омнумель!.. И вот теперь я думаю: не нарочно ли он меня передал в эти ежовые лапы, фальшиво успокоив? — Ведь это логично: я исповедовался фальшиво, и он ответил в тон мне. Думал о своём (может быть, о близком повороте карьеры), а сам всё слышал и понимал… Кивал… Ведь и понимать-то особо там было нечего, всё и так со мной ясно.
37
Он отвернулся, горько хмыкнув, и, подобрав шишку, стал, как белка, отшелушивать от неё чешуйки, бросать на снег.
То, что он пытался мне внушить, было не так просто. Путь к этому занял у меня больше года.
«Монастырское быдло… Обыватели… Разве они поэты?… Из них поэтов, может быть, один или два».
— Кто?
— Ну, Щудерек… Знаете его?
— Допустим, знаю. А ещё?
— Ну, даже трудно так сообразить… Клапк ещё есть. Но я не могу вас познакомить, он мне не доверяет. Ко всем лезет со стихами, а меня обходит стороной. Не знаю, почему. Хотя самому деться некуда: его бойкотируют. Даже, как дети, устраивают ему игры в вонючку… И это при том, что от него не пахнет совсем…
— Как это не пахнет?
38
И лишь на волне происходящего мы… — Нет, я снова начинаю и не могу закончить: я так и не понимаю, к чему ведёт эта фраза… Но настанет миг — и очень скоро, — когда происходящее перестанет происходить со мной, и тогда…
39
Единственная слабая надежда всегда остаётся на то, что «любитель» сам тебя попросит тайком. Но такой праздник казался мне фантастически невероятным: пишут-то все, а «любителей» из них… — сколько? кто знает? — может один или двое. И почему этот оригинал (достаточно капризный, в моём представлении) должен обратить внимание именно на меня, когда кругом три, даже четыре сотни других? Как, по каким признакам может он заподозрить, что твои стихи ему придутся по вкусу больше, чем вон того, к примеру, насмешливого и нервного очкарика? (Пишу — и вижу перед собой лицо Клапка.)
40
— Это не так позорно — читать стихи, — как вы думаете!
Эта фраза заставила меня задуматься не на шутку. Год ушёл у меня на то, чтобы её осмыслить, сделать выводы, привыкнуть и начать некоторые действия. Но в тот момент, когда я её услышал, я был в горячке погони: только что скакал по скалам за моим читателем и настиг его, торжествуя и негодуя. Ему было некуда бежать дальше: он стоял на краю обрыва. Я смотрел и думал: почему я прежде не замечал этого лица? — оно было довольно выразительным: высокий лоб с залысинами, маленькие глаза во впадинах под бровями, толстый нос, беззащитные губы, которые, казалось, собрали в себе, неопределённо змеясь, весь его испуг и смущение (в отличие от глаз, буравивших меня нагло), маленькая жёсткая борода, опоясывающая лицо снизу (нижняя губа, как и усы, выбрита).
— Кто вы?
Он назвал себя.
По некоторым причинам, которые не буду здесь объяснять, я не укажу его имени. Он много сделал для меня в последующее время моего заточения, но дело не в том, что он читал мои стихи: он дал простор моему поэтическому самочувствию в концептуально новом направлении. От этого презираемого монастырём отщепенца я получил важнейшее представление о свободе (в специальном смысле, доступном, быть может, только дерзнувшим, призванным поэтам, а не тем, что пишут по принуждению, в природой обусловленных припадках и после стыдятся своей вони…) Да, именно он дал мне эту свободу, а совсем не те местные руководители душ… Хотя Клапк считал… даже был убеждён (почему он и не желал, когда я предлагал, воспользоваться его дружбой и чтением)… но я проговариваюсь — а ведь я сказал, что хочу об этом умолчать.
Есть писатели, которым тесно внутри литературы, и они постоянно пробуют нарушить её границы. Николай Байтов, скорее, движется к некоему центру литературы, и это путешествие оказывается неожиданно бесконечным и бесконечно увлекательным. Ещё — Николай Байтов умеет выделять необыкновенно чистые и яркие краски: в его прозе сентиментальность крайне сентиментальна, печаль в высшей мере печальна, сухость суха, влажность влажна — и так далее. Если сюжет закручен, то невероятно туго, если уж отпущены вожжи, то отпущены.
Николай Байтов — один из немногих современных писателей, знающих секрет полновесного слова. Слова труднолюбивого (говоря по-байтовски). Образы, которые он лепит посредством таких слов, фантасмагоричны и в то же время — соразмерны человеку. Поэтому проза Байтова будоражит и увлекает. «Зверь дышит» — третья книга Николая Байтова в серии «Уроки русского».
Николай Байтов родился в 1951 году в Москве, окончил Московский институт электронного машиностроения. Автор книг «Равновесия разногласий» (1990), «Прошлое в умозрениях и документах» (1998), «Времена года» (2001). В книге «Что касается» собраны стихи 90-х годов и начала 2000-х.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Роман в письмах о запретной любви двух женщин на фоне одного из самых мрачных и трагических периодов в истории России — 1930–1940-х годов. Повествование наполнено яркими живыми подробностями советского быта времен расцвета сталинского социализма. Вся эта странная история началась в Крыму, в одном из санаториев курортного местечка Мисхор, где встретились киевлянка Мура и москвичка Ксюша…В книге сохранены некоторые особенности авторской орфографии и пунктуации.Николай Байтов (р. 1951) окончил Московский институт электронного машиностроения.
Стихотворение Игоря Шкляревского «Воспоминание о славгородской пыли», которым открывается февральский номер «Знамени», — сценка из провинциальной жизни, выхваченная зорким глазом поэта.Подборка стихов уроженца Петербурга Владимира Гандельсмана начинается «Блокадной балладой».Поэт Олег Дозморов, живущий ныне в Лондоне, в иноязычной среде, видимо, не случайно дал стихам говорящее название: «Казнь звуколюба».С подборкой стихов «Шуршание искр» выступает Николай Байтов, поэт и прозаик, лауреат стипендии Иосифа Бродского.Стихи Дмитрия Веденяпина «Зал „Стравинский“» насыщены музыкой, полнотой жизни.
Художественные поиски молодого, но уже известного прозаика и драматурга Мати Унта привнесли в современную эстонскую прозу жанровое разнообразие, тонкий психологизм, лирическую интонацию. Произведения, составившие новую книгу писателя, посвящены нашему современнику и отмечены углубленно психологическим проникновением в его духовный мир. Герои книги различны по характерам, профессиям, возрасту, они размышляют над многими вопросами: о счастье, о долге человека перед человеком, о взаимоотношениях в семье, о радости творчества.
Книга Алекпера Алиева «Артуш и Заур», рассказывающая историю любви между азербайджанцем и армянином и их разлуки из-за карабхского конфликта, была издана тиражом 500 экземпляров. За месяц было продано 150 книг.В интервью Русской службе Би-би-си автор романа отметил, что это рекордный тираж для Азербайджана. «Это смешно, но это хороший тираж для нечитающего Азербайджана. Такого в Азербайджане не было уже двадцать лет», — рассказал Алиев, добавив, что 150 проданных экземпляров — это тоже большой успех.Книга стала предметом бурного обсуждения в Азербайджане.
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.
Действие романа «Земля» выдающейся корейской писательницы Пак Кён Ри разворачивается в конце 19 века. Главная героиня — Со Хи, дочь дворянина. Её судьба тесно переплетена с судьбой обитателей деревни Пхёнсари, затерянной среди гор. В жизни людей проявляется извечное человеческое — простые желания, любовь, ненависть, несбывшиеся мечты, зависть, боль, чистота помыслов, корысть, бессребреничество… А еще взору читателя предстанет картина своеобразной, самобытной национальной культуры народа, идущая с глубины веков.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Есть люди, которые расстаются с детством навсегда: однажды вдруг становятся серьезными-важными, перестают верить в чудеса и сказки. А есть такие, как Тимоте де Фомбель: они умеют возвращаться из обыденности в Нарнию, Швамбранию и Нетландию собственного детства. Первых и вторых объединяет одно: ни те, ни другие не могут вспомнить, когда они свою личную волшебную страну покинули. Новая автобиографическая книга французского писателя насыщена образами, мелодиями и запахами – да-да, запахами: загородного домика, летнего сада, старины – их все почти физически ощущаешь при чтении.