Проблема адресации - [4]
19
Второй тайник я сделал в расщелине под скалой — много дальше от мест обычных прогулок, чем первый. Тут я более тщательно позаботился, чтобы мой путь не прослеживался. С тропы, пробитой в заваленной снегом теснине, я сворачивал там, где врезающаяся в неё скальная гряда всегда освещена солнцем — оттого мох на камнях был абсолютно сухой: следы не отпечатывались, и, если специально, склонившись с лупой, не рассматривать бурые и жёсткие моховые ворсинки, то заметить следы нельзя. В то, что на таком расстоянии от тропы тайник можно учуять носом (пусть там скопится даже несколько десятков листов) — я по-прежнему не верил.
20
«Когда же я-то научусь различать запах? Почему я ничего не чувствую?» — удивлялся я. И это продолжалось долго. Ну, свой, понятно, не замечаешь. А другие? — Ну, они, допустим, не носят, сразу отсылают… Или уничтожают, или куда-то ещё девают… Ладно. Но почему я должен им верить, что этот запах вообще существует? — И всё-таки наконец пришлось убедиться… Странно: это произошло не в тот раз, когда я наткнулся в своём первом тайнике на чужое стихотворение — тогда ещё я ничего носом не почувствовал, омерзение было, так сказать, интеллектуальным. Лишь позже, когда стал общаться с «читателем», я понял, что это такое. Он некоторые листы мне пытался показывать, и это было невыносимо: смрад, от которого сатанеешь! — бежать, вырваться из него любой ценой, глотнуть воздуха! — Я понял, что это действительно барьер, который очень трудно преодолеть.
21
Подходя к монастырскому почтовому ящику, я был готов бросить конверт не надписанным. Лихорадка меня истрепала: я не мог дольше оставлять конверт у себя, но не мог быть и уверен, что кто-то вскроет его и прочтёт мой опус.
Тут я увидел длинного, тёмноликого человека, который опустил письмо, повернулся и отходил от ящика. Почему-то как раз мрачная тень… или, если сказать точнее, выражение упорного, бескомпромиссного уныния на его лице — побудило меня к нему обратиться. Сам не знаю, как это произошло. Он не замечал меня, — я тронул его за рукав:
— Э… постойте… простите пожалуйста… можно вам… э… такой вопрос…
— Что вам угодно? — обернулся, приостанавливаясь.
Я был страшно смущён, весь горел. Всё же непостижимым образом слова отслаивались от моей оцепенелой воли.
— Со мной первый раз… случилось это… и… видите ли… я не совсем понимаю… куда надо отправлять…
Он меня оглядел, словно окатил волной мрака. Но презрения не было — я понял, что не обманулся, и это меня ободрило.
— А почему вы, — спросил он медленно, — почему вы думаете, что когда это случится во второй раз и так далее, вы будете в ином положении?
— Как?… в каком?
— Если вы не знаете адреса, то вы никогда его знать не будете.
— Но… Не понимаю… Первоначально они же должны… откуда-то браться: адреса…
— Нет, не должны.
Я мог возразить: «Но вы же где-то взяли», — но произнести это было невозможно, потому что я не знал, как бы он продолжал со мной разговор. Я был в отчаянии. Он это видел, и я видел, что жалости он не испытывает. Поэтому, очевидно, не жалость и не симпатия, а что-то тем более загадочное руководило им, когда он сказал:
— Знаете ли, здесь неудобно разговаривать: многие ходят. Давайте отойдём в сторону.
Он указал влево, и мы двинулись за настоятельские покои. Вышли на обрыв. Здесь была задняя, глухая стена, нагретая солнцем. С черепичной крыши после недавнего снегопада катилась капель.
Пока мы шли, я успел обозлить себя — нарочно, деланно.
«Не понимаю, — бормотал я. — Из чего делают проблему! Это смешно!.. Что я должен? — Хочу — пишу. Что хочу, то и делаю. Почему я должен оглядываться на идиотов? Ладно, пускай я буду наблюдать их ужимки, но…»
— Вам смешно? — перебил он меня. — Ну, попробуйте посмейтесь. — Он обратил снова на меня взгляд такого мрака, что я умолк.
Мы стояли минуту на слепящем солнце. Капель пела за нашими спинами. Повинуясь некоему испытательскому любопытству, я вытащил конверт и, не оборачиваясь, повертел перед ним.
— Видите: хотел бросить не надписанный. Вы здесь давно, да? Скажите, что бы произошло?
— Вам бы его вернули в келью, — объяснил он без выражения, — а потом стали бы так назойливо звать к хавию, что вы бы сдались.
Я присвистнул:
— Ну, это ещё поглядеть… А как узнали бы, что это мои стихи?
Он даже не удостоил ответом такой вопрос.
— Ну хоть прочли бы? — не отставал я.
Поморщился: — Зачем? Что за мальчишество? Что вы из себя делаете?…
И снова:
— Зачем?
— Ну хорошо, предположим. И что посоветовал бы хавий?
— Отправить вашим близким. Кто у вас?
— Ого! Каким это близким? У меня мать и сестра. Что — к матери?… Вы сами знаете, что бывает в этих стихах… И это — к матери?… или к сестре?… а? — Бред сивой лошади!
Он дёрнулся:
— Это я — хавий? Так?
— Нет… почему… — (Я на попятный.)
— Почему?… А почему я должен воспринимать от вас словосочетания типа «бред сивой лошади»?
— Я извиняюсь. — (Совсем смешался.)
— Не «извиняюсь», а «извините»!.. Недомерок! Заткнулся бы ты!
— Однако… Что это вы?… Что с вами?
22
«Три тайника — как три духовника» — писал я… Наверное, это было в то время. Стихотворение, понятно, не сохранилось, только одну строчку всего и помню… Прошло сорок лет — вся жизнь, можно сказать, а я так и не привык: мучительно стесняюсь показывать, произносить вслух — даже вот такую одинокую строку… Печатать — можно: кто-то далеко, незримый, неконкретный откроет и прочтёт… Но когда я сам здесь — это как испортить воздух в приличном обществе. И ничего с этим не поделаешь. Таковы мы, поэты старой закваски, воспитывавшиеся в монастырях у скибов…
Есть писатели, которым тесно внутри литературы, и они постоянно пробуют нарушить её границы. Николай Байтов, скорее, движется к некоему центру литературы, и это путешествие оказывается неожиданно бесконечным и бесконечно увлекательным. Ещё — Николай Байтов умеет выделять необыкновенно чистые и яркие краски: в его прозе сентиментальность крайне сентиментальна, печаль в высшей мере печальна, сухость суха, влажность влажна — и так далее. Если сюжет закручен, то невероятно туго, если уж отпущены вожжи, то отпущены.
Николай Байтов — один из немногих современных писателей, знающих секрет полновесного слова. Слова труднолюбивого (говоря по-байтовски). Образы, которые он лепит посредством таких слов, фантасмагоричны и в то же время — соразмерны человеку. Поэтому проза Байтова будоражит и увлекает. «Зверь дышит» — третья книга Николая Байтова в серии «Уроки русского».
Николай Байтов родился в 1951 году в Москве, окончил Московский институт электронного машиностроения. Автор книг «Равновесия разногласий» (1990), «Прошлое в умозрениях и документах» (1998), «Времена года» (2001). В книге «Что касается» собраны стихи 90-х годов и начала 2000-х.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Роман в письмах о запретной любви двух женщин на фоне одного из самых мрачных и трагических периодов в истории России — 1930–1940-х годов. Повествование наполнено яркими живыми подробностями советского быта времен расцвета сталинского социализма. Вся эта странная история началась в Крыму, в одном из санаториев курортного местечка Мисхор, где встретились киевлянка Мура и москвичка Ксюша…В книге сохранены некоторые особенности авторской орфографии и пунктуации.Николай Байтов (р. 1951) окончил Московский институт электронного машиностроения.
Стихотворение Игоря Шкляревского «Воспоминание о славгородской пыли», которым открывается февральский номер «Знамени», — сценка из провинциальной жизни, выхваченная зорким глазом поэта.Подборка стихов уроженца Петербурга Владимира Гандельсмана начинается «Блокадной балладой».Поэт Олег Дозморов, живущий ныне в Лондоне, в иноязычной среде, видимо, не случайно дал стихам говорящее название: «Казнь звуколюба».С подборкой стихов «Шуршание искр» выступает Николай Байтов, поэт и прозаик, лауреат стипендии Иосифа Бродского.Стихи Дмитрия Веденяпина «Зал „Стравинский“» насыщены музыкой, полнотой жизни.
Книга Алекпера Алиева «Артуш и Заур», рассказывающая историю любви между азербайджанцем и армянином и их разлуки из-за карабхского конфликта, была издана тиражом 500 экземпляров. За месяц было продано 150 книг.В интервью Русской службе Би-би-си автор романа отметил, что это рекордный тираж для Азербайджана. «Это смешно, но это хороший тираж для нечитающего Азербайджана. Такого в Азербайджане не было уже двадцать лет», — рассказал Алиев, добавив, что 150 проданных экземпляров — это тоже большой успех.Книга стала предметом бурного обсуждения в Азербайджане.
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.
Действие романа «Земля» выдающейся корейской писательницы Пак Кён Ри разворачивается в конце 19 века. Главная героиня — Со Хи, дочь дворянина. Её судьба тесно переплетена с судьбой обитателей деревни Пхёнсари, затерянной среди гор. В жизни людей проявляется извечное человеческое — простые желания, любовь, ненависть, несбывшиеся мечты, зависть, боль, чистота помыслов, корысть, бессребреничество… А еще взору читателя предстанет картина своеобразной, самобытной национальной культуры народа, идущая с глубины веков.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Есть люди, которые расстаются с детством навсегда: однажды вдруг становятся серьезными-важными, перестают верить в чудеса и сказки. А есть такие, как Тимоте де Фомбель: они умеют возвращаться из обыденности в Нарнию, Швамбранию и Нетландию собственного детства. Первых и вторых объединяет одно: ни те, ни другие не могут вспомнить, когда они свою личную волшебную страну покинули. Новая автобиографическая книга французского писателя насыщена образами, мелодиями и запахами – да-да, запахами: загородного домика, летнего сада, старины – их все почти физически ощущаешь при чтении.
Петер Хениш (р. 1943) — австрийский писатель, историк и психолог, один из создателей литературного журнала «Веспеннест» (1969). С 1975 г. основатель, певец и автор текстов нескольких музыкальных групп. Автор полутора десятков книг, на русском языке издается впервые.Роман «Маленькая фигурка моего отца» (1975), в основе которого подлинная история отца писателя, знаменитого фоторепортера Третьего рейха, — книга о том, что мы выбираем и чего не можем выбирать, об искусстве и ремесле, о судьбе художника и маленького человека в водовороте истории XX века.