Пробелы в уголовном праве: понятие, причины, способы преодоления - [94]

.

В первом советском Уголовном кодексе 1922 года принцип «nullum crimen, sine lege» признания не получил, как чуждый советскому уголовному праву. «В основу кодекса, — по словам наркомюста Д.И. Курского, — был положен принцип оставления места для народного правотворчества предоставлением суду права в известных случаях вносить коррективы»[532]. В соответствии с этим в кодекс была включена ст. 10, которая устанавливала: «В случае отсутствия в Уголовном кодексе прямых указаний на отдельные виды преступлений, наказания или меры социальной защиты применяются согласно статьям Уголовного кодекса, предусматривающим наиболее близкие по важности и роду преступления, с соблюдением правил Общей части сего кодекса».

И хотя циркуляр НЮО предписывал использовать аналогию только в исключительных случаях, «когда деяние подсудимого точно не предусмотрено Уголовным кодексом, но суд признает его явно опасным с точки зрения правопорядка, установленного рабоче-крестьянской властью», ее применение было достаточно широко распространено. Уже на первых порах действия УК 1922 г. возникла необходимость частого применения аналогии в связи с отсутствием в нем статьи, предусматривающей ответственность за нарушение правил воинского учета. Судебная практика восполняла этот пробел с помощью ст.ст. 10 и 81, наказывавшей за уклонение от воинской повинности, и ст. 205, предусматривавшей ответственность за самовольную отлучку. Аналогия применялась в случаях квалификации организации лжекооперативов, подделки иностранной валюты, мужеложства, отказа от дачи покупателю сдачи и других деяний, прямо не запрещенных Кодексом.

УК РСФСР 1926 г. сохранил норму об аналогии. В ст. 16 указывалось, что «если то или иное общественно опасное действие прямо не предусмотрено настоящим Кодексом, то основание и пределы ответственности за него определяются применительно к тем статьям Кодекса, которые предусматривают наиболее сходные по роду преступления». Это одно из немногих нормативных определений аналогии в уголовном праве.

Рассматривая практику применения данного института на протяжении ряда лет, последовавших после издания УК 1926 г., нельзя не отметить значительного разнообразия в понимании аналогии со стороны судебных и следственных органов.

Так, например, постановление Президиума Верховного Суда РСФСР предлагало квалифицировать по аналогии по ст.ст. 117 и 118 случаи дачи взяток активистам, участвующим в работе Советов, при исполнении возложенных на них законом обязанностей[533]. Указанные случаи не подпадали под действие названных статей из-за особенностей субъекта.

Циркуляром от 21.06.1935 г. за № 59/6 Прокуратура Союза предлагала органам прокуратуры квалифицировать нарушение бесперебойной работы ирригационной системы, допущение срыва установленных планов водопользования и расхищение или разбазаривание воды в поливных хлопковых районах как хищение по аналогии с п. «г» ст. 162 УК РСФСР[534].

Такие действия, как воспрепятствование женщине из корыстных, родовых или иных личных побуждений со стороны родственников ко вступлению в брак, по указанию Верховного Суда РСФСР квалифицировалось по аналогии со ст. 197 УК, предусматривающей принуждение женщины ко вступлению в брак. По этой же статье предлагалось квалифицировать случаи принудительного выселения бывшим мужем разведенной жены и неоказание ей материальной помощи после развода[535].

Верховный Суд РСФСР в своих разъяснениях неоднократно давал указания о квалификации по аналогии с бандитизмом различных преступных деяний, даже в случае, если эти деяния были совершены не группой, а отдельными лицами[536].

Особенно активно аналогия применялась для борьбы с т.н. «классовыми врагами». Нельзя не отметить, что значительная доля ответственности за беззаконие лежит на высших судебных инстанциях, которые своими прямыми указаниями искажали истинное содержание составов преступлений до неузнаваемости.

Так, Пленум Верховного Суда СССР от 2 января 1928 г. разъяснил, что под контрреволюционными следует понимать действия и в тех случаях, «когда совершивший их хотя не ставил прямо контрреволюционной цели, однако сознательно допускал их наступление или должен был предвидеть общественно опасный характер последствий своих действий»[537]. Таким образом, к контрреволюционным могли быть отнесены даже неосторожные преступления.

Как экономическую контрреволюцию следовало квалифицировать все случаи мошенничества при особо крупных размерах причиненного ущерба интересам государственных учреждений, «хотя бы мошенничество было совершено без контрреволюционной цели, вне зависимости от того, являются ли участники преступления частными или должностными лицами»[538].

В судебной практике военного времени (1941-1945 г.г.) аналогия применялась чаще обычного, причем это вряд ли можно объяснить чрезвычайностью ситуации[539], а скорее «было отражением традиций нормотворчества сталинской модели»[540]. Так, например, кража имущества военнослужащего или из квартир эвакуированных либо находящихся в бомбоубежище лиц наказывалась как бандитизм, даже если кражу совершало одно лицо. Верховный Суд СССР в постановлении от 24 декабря 1941 г. рекомендовал судам продажу, гражданами товаров по повышенной (против государственной) цене наказывать по аналогии как спекуляцию (ст.ст. 16 и 197 УК РСФСР), и в тех случаях, когда не было установлено скупки товаров с целью наживы