Про то, как Вакса гуляла-гуляла, гуляла-гуляла - [8]
Без Ваксы отказывалась целоваться. Папа вначале смущался немного, потом привык.
И все это могло быть очень приятным, объясни Ваксе – зачем все это? Такие безумные страсти, бурные танцы, такие крики в доме из-за нее? Кто она такая, чтобы люди ссорились и волновались за ее жизнь? Большое спасибо, конечно, но она долгое время пролежала в магазине и знала, сколько там игрушек совсем не хуже. Какой же была та настоящая, если нужно было сохранять в доме пусть несовершенное, но ее подобие?
Иногда Маша наклонялась близко-близко к самому лицу Ваксы и долго вглядывалась, потом, вздохнув, отпускала. Этих минут Вакса особенно не любила, больше, чем ворчание Швейка, больше, чем танцы, ведь не могла же она отвести глаз. Что искала в них девочка и не находила? Как стать той, другой, когда ты самая обыкновенная, хоть и золотистая, с длинным хвостом? Как объяснить, что игрушки не меняются, они такие, какими их сделали китайцы? Как объяснить, что у них совсем нет фантазии, они неспособны вообразить себя принцессой, феей, они никем не способны себя вообразить. И не надо подносить их к зеркалу, чтобы они взглянули на себя, кому такое может понравиться? Неужели той, прежней, нравилось? Тогда она великомученица!
Дети, конечно, бывают нестерпимы, и главное – дождаться конца этой нестерпимости, дождаться, пока они вырастут и оставят тебя в покое.
До чего же кружится голова! Какие тяжелые дни – с танцами, восторгами, криками, поцелуями, с этой бесконечной игрой в фей, которых Вакса ненавидела так же, как Машин папа.
Единственный разумный человек в доме. Но и он купил Маше на день рождения книгу про фей, и теперь придется, лежа на Машином плече, рассматривать – во что они теперь одеты.
– Что ты делаешь? – спросила мама. – Ты же сам…
– Ну, не могу я ей отказать! Не выбрасывать же!
И пошло, и поехало! Примерки, волнения, обещания отправить ее скоро в волшебную страну, где она снова станет живой, будто она и без того не живая! Как разобрать – кто живой, кто не живой?
Чувствуешь усталость, значит – уже живой. А Вакса изматывалась за день так, что забивалась в самый угол дивана и сразу засыпала, не дождавшись конца очередной папиной сказки.
Чего он только не рассказывает про нее, никогда с ней ничего подобного не происходило и не произойдет. Будьте уверены.
Когда для меня наступали трудные времена, я шел и думал про Ваксу: «Как она там?»
Или про дочку: «Что еще сделать для нее?»
Делал-то я много, но все никак не мог вообразить, что она станет делать, когда меня не станет.
Не хотелось об этом думать, но страшная зависимость от меня моей жены пугала. Она занималась Машей все время, но ей, как бы это сказать поделикатней, было как-то не до Маши. Она занималась ею для меня: «Смотри, какая я хорошая мать, смотри, не думай ни о чем плохом, живи долго!»
– Меня не станет без тебя, – говорила жена. – Но это не значит, что я не занята дочерью.
– Объясни, – потребовал я, но объяснить она не сумела. Она даже не пыталась объяснить, вот что страшно. Стояла как звезда надо мной и, вместо того чтобы освещать путь, шарахалась от каждого моего резкого движения.
Вся надежда была на Ваксу, но как ее найти?
Эта новая казалась слишком беспомощной и напуганной. Все никак не могла привыкнуть к обстановке нашего дома. А обстановка действительно была не совсем обычной. Меня трясло от усталости и от мысли, что ничего не успею, Маше 6 лет, мне 64.
Когда она родилась, я этой разницы не понимал, но сейчас с каждым днем осознавал ее все ясней и ясней.
Чтобы не смущать дочку, я даже внуков своих просил не называть меня дедушкой, а как меня называть?
Мои взрослые дети придумывали десятки названий, все казались смешными, и мы вернулись к «дедушке».
– Ты им дедушка, – сказала Маша. – Но мне ты папа, так что ничего плохого не произошло.
– Он – самый маленький в нашей семье, – сказала ее мама. – Да, самый маленький, самый глупый и самый красивый.
О чем Маша думала в этот момент?
– Папа, философы – это из другого мира?
– Нет, это люди, пытающиеся все понять мыслью.
– Даже Смерть?!
Что она знала об этом? Почему при таких мыслях облик ее оставался ясным детским обликом, словно омытым нашей любовью? Она почти никогда не грустила или скрывала, что грустит, запираясь в детской и что-то там рисуя в своей тетради. Ей удавались наши портреты. Единственное, что обижало меня, – это количество морщин на моем лице. Собственно, оно все было создано из морщин.
– Да, не хорош, не хорош!
– Что ты, папа, очень красиво.
До сих пор не пойму, почему отношусь я к ней так сердечно: потому что она была неожиданным последним ребенком или потому, что именно таким ребенком? Но мои взрослые, от другой мамы, дети, были не хуже, только я этого не понимал.
Почему же я понял сейчас? Потому что мне так не хотелось с ней расставаться, а тогда расставание казалось невозможным?
Одна надежда на Ваксу, она никогда не состарится, надо только быть бережней с ней, не допустить, чтобы шкурка свалялась, шея стала тонкой и беспомощной, но Маша такое вытворяет с ней, что Ваксе не пережить, а еще на одну у меня не хватит жизни. Да и где взять эту одну? Конечно, смешно, что взрослый человек возлагает такие надежды на игрушку, но никто не знает – откуда придет помощь. А Вакса давно была создана мной, во всяком случае, я принимал участие в ее создании.
