Про тебя - [18]

Фриц ставит перед ним баночку с йогуртом, о чём‑то спрашивает. Жак безучастно отвечает. Выясняется, Патрисия ужинать с нами не будет. Плохо себя чувствует, у неё врождённый порок сердца. Приняла лекарство, легла.

Еда не лезет в глотку. Я полностью подключён к тяжёлой атмосфере этого выморочного дома.

Жак съел йогурт. Взяв яблоко, уходит спать. Я и Фриц опять остаёмся наедине.

Он снимает очки, устало проводит ладонью по лицу.

Мы оба в тупике. И тут во мне рождается вопрос. Секунду назад я ни о чём подобном не думал.

— Как вы собираетесь покончить с собой?

Не отводя от меня взгляда, как загипнотизированный, Фриц вынимает из внутреннего кармана пиджака небольшой пистолет. Опускает его на скатерть.

Пистолет красивый. Перламутровая рукоятка. Вероятно, старинный.

Поднимаюсь, хватаю эту вещь, решительно запихиваю в карман.

— Если бы вы это сделали, что было бы с Патрисией и с Жаком? — вырывается у меня. — Они без вас пропадут. Вы это знаете. Как бы то ни было, разве есть у вас право их оставить? Это было бы подлостью.

…В восемь тридцать утра все мы выходим из виллы. Между холмами стелется туман. Холодно.

Пока Фриц заводит машину, Патрисия передаёт мне большой пластиковый пакет, говорит:

— Тут вам подарок от меня, Фрица и Жака.

Нагибаюсь к мальчику, целую его.

— До свидания, Жак! До свидания, Патрисия! Жду вас в гости, в Москве, адрес у Фрица. Спасибо всем вам!

Меня бьёт озноб.

Вбрасываю сумку и пакет на заднее сиденье «мерседеса».

Последний взгляд на виллу, на две фигурки у входа. Машут руками. Через полчаса мы с Фрицем молимся в маленькой кирхе среди членов протестантской общины и моих соотечественников. Службу попеременно ведут пожилой пастор и отец Василий.

Отыскиваю взглядом Ольгу. Она стоит между Машей и Георгием, старательно крестится. Слава Богу. Все хорошо. Нашлась.

Одно плохо — тяжесть пистолета в моём кармане.

После службы выхожу с Фрицем к «мерседесу». Невдалеке уже ждёт наш автобус с родным московским номером «93–78 МЕХ». Под руководством Игоря и Акын О'кеича водители и члены местной общины подносят картонные ящики с подарками московским верующим.

Пистолет жжёт карман. А может это револьвер? Никогда не держал в руках оружия. Ночью хотел на всякий случай вынуть патроны. Боялся открыть. Сверкала, переливалась при лунном свете перламутровая рукоятка. Вероятно ценная вещь. Которую надо бы вернуть. С другой стороны…

У машины Фриц порывисто обнимает меня, шепчет в ухо:

— Не беспокойтесь обо мне. В России сейчас опасно. Пусть пистолет будет тебе. Пусть тебя хранит Бог.

Он садится в «мерседес». Машина срывается с места.

Разом осиротевший растерянно стою со своими сумками. Потом направляюсь к автобусу. Игорь и Акын О'кеич, пыхтя, втискивают в нижний грузовой отсек плоский картонный ящик с надписью латинскими буквами — «Chocolate».

— Задержите всю эту кодлу, — говорит мне Игорь, — хоть на три минуты.

Оборачиваюсь на выходящих из кирхи, соображаю: он не хочет чтоб наши увидели, что загружается в автобус.

— До свидания! — Немецкие христиане обнимаются с нашими. —Да будет с вами Бог. Ауфидерзеен!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Вечером переезд через границу. А я не избавился от пистолета.

В этих краях германо–французский рубеж пролегает по Рейну. Самым простым выходом было бы выбросить пистолет в реку. Но я уже знаю — на мостах через пограничные реки транспорт не останавливается, а зоны у мостов оцеплены колючей проволокой, к воде не подойдёшь.

Залезаю в карман, осторожно ощупываю рукоятку, дупло. Скорее всего это женский браунинг. Кто его знает, поставлен ли он на предохранитель? Да и есть ли он там?

Если б мог вынуть здесь, в автобусе, снова стал бы разглядывать. Может быть, приставил бы дуло ко лбу. Просто так.

Признаюсь тебе, подростком, совсем молодым парнем почему‑то часто рисовал на полях черновиков стихотворений пистолетики. Рука сама выводила… Сознательно же, кажется, никогда, даже в самых отчаянных ситуациях, и не думал кончать самоубийством.

Нет. Было один раз страстное желание уйти из жизни, избавиться от муки неразделённой любви, ревности. Точно помню, шёл мне тогда семнадцатый год. И потом, через несколько лет, когда услышал, как бывший мамин однокурсник — тюремный доктор из Омска шёпотом рассказывал родителям о том, что вся Сибирь покрыта сетью концлагерей, где от рабского труда вымирают миллионы мужчин и женщин.

Пистолет тяжёленький, скользкий. Наверняка музейный. А что если все‑таки оставить его себе? Как память о Фрице. Трофей. Спрятать где‑нибудь тут, в автобусе. Хоть под сиденьем. В конце концов ни людей, ни салон никто ни разу не обыскивал, не шмонал. Нет, опасно.

Да, впутался я в историю.

Избавиться от пистолета! На первой же стоянке, первой же заправке.

Проход по салону уже настолько загромождён пакетами и сумками, что я с трудом перешагиваю через них, пробираюсь вперёд.

Акын О'кеич примостился к отцу Василию с Игорем. У Игоря в руках калькулятор. Что‑то обсуждают.

Спрашиваю у сидящего за рулём Коли:

— Будет остановка до границы?

— Обязательно. Заправимся немецким горючим и — во Францию. Глянь, за этими холмами слева Швейцария. Садись, покури.

Только собираюсь опуститься в откидное кресло, сзади голос Игоря: