Про тебя - [17]

Ухожу по направлению к выходу из старого города. Стало прохладно. Чуть не сшибает с ног группа подростков на роликовых досках. И в этот же момент слуха моет касается знакомая мелодия.

Это «Времена года» Антонио Вивальди. На углу двух непроезжих улиц под фонарём молодая женщина в синем плаще и вязаной шапочке играет на скрипке. У ног её раскрытый футляр с набросанной прохожими мелочью и большой магнитофон.

Прохожу мимо. Опускаюсь на ближайшую скамейку. Я не в силах уйти от этой музыки.

Магнитофон воспроизводит оркестровую запись. Одинокая скрипачка искусно вплетает соло своего инструмента в мощное звучание оркестра.

…Давным–давно, в восемнадцатом веке, шёл летний дождь, погромыхивал гром. Антонио Вивальди смог удержать на все времена именно этот ливень, именно эту грозу, таящую в себе неизбывную прелесть жизни, воистину Божье чудо.

Впивая звуки музыки, я не могу не думать о том, что мне предстоит. Я оказался между самым светлым, что есть в жизни, и самым мрачным, тёмным.

Ты скажешь, я всё время описываю тебе вчерашний вечер и не говорю о главном, что же все‑таки произошло?

Понимаю. Сейчас. Пусть удалятся идущие мимо Игорь и отец Василий, пусть они не заметят меня, пусть доиграет скрипачка, кончится музыка. С кем, как не с тобой и можно поделиться. В этом деле у меня одна надежда — на тебя. Как, впрочем, и во всём остальном.

До встречи осталось пятнадцать минут. А музыка длится.

Я заставляю себя встать со скамьи, подхожу под фонарь к одинокой скрипачке, опускаю в раскрытый футляр деньги и ухожу из старого города. Звуки музыки ещё слышны за спиной. Стихают.

Теперь слушай о том, что случилось вчера. Умоляю тебя, научи, что мне делать?

…После нашего позднего ужина, после вежливых расспросов хозяев о Москве, о России, сначала мальчик, а потом и Патрисия ушли наверх спать. Фриц повёл меня в кладовку за кухней, показал на высокие штабеля проволочных ящиков, где в лежачем положении у него хранится коллекция вин и коньяков, предложил открыть любую бутылку на выбор.

Я поблагодарил, отказался. Сказал, что хочу спать. Но Фриц все же настоял на том, чтоб я хотя бы согласился на дегустацию каких‑то необыкновенных ликёров. И мы уселись в чистенькой, сверкающей кафелем кухне дегустировать ликёры из крохотных рюмочек.

Фриц сидел напротив, расспрашивал о Ельцине, Горбачеве. Я отвечал, хотя с самого начала чувствовал: спрашивает из вежливости, судьба России не очень‑то волнует его.

Шел второй час ночи. В конце концов я тоже задал вопрос: «Завтра рабочий день. К какому часу приходится ехать на службу?»

Фриц пристально глянул на меня из‑под очков, что‑то ответил. Сперва я ничего не понял. Тогда он повторил. Уже по–английски.

Ужасный смысл того, что он хотел сказать, начал доходить до меня. Чтоб быть окончательно понятым, он приставил к своему виску указательный палец, а большим сделал движение. Будто спускает курок.

Вон он, этот человек. Одиноко стоит у своего вишнёвого «мерседеса» на краю кружащей огнями привокзальной площади.

— Добрый вечер. Спасибо, что приехали.

— Как прошёл день? — спрашивает Фриц.

— Нормально.

Сажусь с ним рядом в машину. Фриц заботливо пристёгивает меня ремнём. Быстро вырываемся за город. Едем среди лесов и холмов, над которыми поднимается луна. На приборной доске автомобиля перемигиваются разноцветные огоньки. Подрагивает стрелка спидометра. Скоро дом, вилла.

Я не знаю, как спасти Фрица, приговорившего себя к смерти.

Вчера выяснилось: закрывается химический комбинат по производству пластмасс, где Фриц работает инженером, а Патрисия секретаршей. Объединенной Европе этот комбинат больше не нужен. Вилла построена несколько лет назад. За неё нужно вернуть огромный кредит банку. Да ещё с выросшими процентами. «Мерседес» тоже куплен в рассрочку. Патрисия замужем вторым браком. И этот брак оказался неудачен. Вдобавок Жак — сын Патрисии от первого мужа — не принимает Фрица, не испытывает к нему никаких чувств. Этот тридцативосьмилетний человек пришёл к полному банкротству. Ни работы, ни дома, ни семьи.

Доверился мне, незнакомцу из другой страны, другого мира. Получается, близких друзей у него нет. Ни в той общине, которая нас здесь принимает, ни среди сослуживцев.

Если он доверился мне, значит ждёт слова надежды, ждёт, чтобы я протянул ему руку помощи. Не могу даже допустить мысли о том, что этот сидящий сейчас за рулём человек может стать трупом с кровавой дыркой в виске.

Вот почему я всю ночь не мог заснуть в отведённой мне комнате на втором этаже. Боялся услышать грохот выстрела.

С другой стороны, если человек объявляет о своём намерении кончить самоубийством, он обычно этого не делает. Хотя похоже, Фриц из тех, кто исполняет задуманное.

Теперь ты знаешь все.

Слова о том, что самоубийство — грех, что человек не вправе распоряжаться жизнью, данной ему Богом, для Фрица в этом его состоянии — пустой звук.

Подъезжаем. Вокруг виллы мёртвая тишина. Светятся лишь окна первого этажа.

В этот раз ужин накрыт на кухне. Фриц зовёт из гостиной Жака. Тот не отзывается. Тогда в гостиную вхожу я. Жак сидит на широком подлокотнике кожаного кресла, скучно смотрит по телевизору рекламу кастрюль, мыла. Подходит Фриц. Выключат телевизор, и мальчик покорно бредёт за нами к столу.