А не явиться ли мне в Аркону, мозгует Буривой, под видом лекаря какого-нибудь заморского да не полечить ли брательника непутёвого Маргошкиной плёткой? А что, он обрадовался — идея это неплохая, попробовать себя на стезе лекарства мне не помешает…
Посвятил он в свой план оклемавшегося заметно Ояра, и тот всецело приятеля своего поддержал. Благо и ладья его варяжская была тут же, у причала, а банда варягов отчаянных в Старом Городе вовсю пировала.
Ничего не сказал Хороладу Буривой о том, куда он сбирается. Да так, говорит уклончиво, поразвеемся малость, чуток по морю походим…
Собрались они живо в поход, да и отчалили от причала с настроем задорным.
А как прибыли они во град знаменитый Аркону, то нацепил Буривой на голову волосы седые накладные, ещё длинные усищи и бороду, приобретённые ещё в Старгороде у одного скомороха, оделся затем в одёжу заморскую диковинную — да и айда в город. Потолкался немного по торжищу, ухо держа востро, и понял вскоре он, что Гонивойка, стервец, всё ещё сильно болен. «Это ладно, — ухмыльнулся Бурша злорадно, — это я попал в самый раз! А тебе, Гонивойка, сия болезнь дана в наказание, чтобы ты, паразит, с нечистою силой не якшался!»
И вот грядёт князь законный по родному своему городу и видит на улицах множество своих знакомых. Правда, его самого не узнал никто, ведь всё обличье у него теперь было другое. Конечно, досадно было правителю настоящему играть тут во всякие тайны, ну да ведь время пока ещё не приспело ему народу своему как князю показываться.
Вот приходит он к своим палатам и говорит борзоватым нахальным стражникам: я де целитель великий из-за моря, сподобен я лечить любую хворь и прибыл я сюда специально, чтобы поднять на ноги вашего болезного князя.
— А как тебя звать-величать, великий заморский врач? — спрашивает у него главный стражник, сверля притом Буршу взором угрюмым.
— Воебур я, — ответствовал тот, не моргнув глазом, — Большой я мастак по порчам всяким да по сглазам.
— Тогда в палаты давай пожалуй, — наёмник Буршу в его же дворец приглашает, — Там как раз очередь образовалась из всяких целителей да врачевателей.
— А что, никто был не в силах князя вашего излечить?
— Да какое там излечить — и болезнь даже определить никто не может изо всех этих плутовских рож! Была бы моя на то воля, я бы сих шарлатанов на площади бы порол!
— Во-во — верно замечено! — кидает тут Буршу в смех, — Порка — это самое лучшее лечение для душ покалеченных…
Пришли они вскоре в большую залу. Буривой глядь — повдоль стен лекаря всякие сидят. И до того-то, действительно, хитрые были у многих из них хари, что Буривой коня бы им лечить не стал доверять, не то что особу княжескую…
Слишком-то долго никто из лекарей у больного не задерживался. Все выходили из спальни озадаченными, кто-то из них мрачно молчал, а кто-то, словно курица, кудахтал: совершенно, мол, неизученный тут случай, болезнь де абсолютно загадочная…
А тут уже и Бурше идти вроде надо…
Поднялся он не спеша, напустил на себя вид важный и вдруг видит: захаживает в залу какой-то старец страшный. Был он высокий, худой, имел очи огромные, горящие будто уголья, и громадный нос крючком, а облачён незнакомец оказался в одежды чёрные. Лекаря́ и целителя сразу же прикусили свои языки и все как один на старца удивлённо уставились. А тот ни на кого даже и не глянул и прямиком к дверям спальным — шасть.
— Погоди-ка, любезный, — обратился Буривой к старику вежливо, — тута ведь очередь живая и теперича иду я…
А тот на Буршины словоизлияния — ноль даже внимания. И дверь уже вовнутрь открывает…
— Э, да ты, старче, я гляжу, нахал! — заявляет тогда громко нашенский «врач».
Ухватывает он колдуна этого безгласного рукою мощною аккурат за шкварник и решительно назад его отбрасывает. И почувствовал он под стариковскою одёжею не тепло человеческой плоти, а невозможный просто холод!
Не ожидал старый кощей таковского к себе обращения, на ногах он не устоял и на задницу с размаху брякнулся. Лекаря́ неласковые подняли было его на смех, а тот вдруг как подскочит в лютом бешенстве, на Буривоя жутким взглядом как уставится — да и принялся неожиданно заклинания какие-то гортанные бормотать…
У Бурши от этих бормотаний шалых в очах даже всё смешалось да помутилось, и слабость какая-то на него навалилась. Понял он, что дед этот та ещё птица и машинально плётку волшебную из-за пазухи выхватил.
Как узрел плеть разящую старый этот стервятник, так в тот же миг выражение на роже у него поменялося кардинально. Ужас, ужас невероятный исказил черты его неприятные! Попятился он быстро назад, рукою от плётки заслоняясь, развернулся затем резко, к двери шастнул — и как пропал.
А Буривоя пот прошиб тут жаркий, и слабость вялая постепенно его оставила.
— Ну и дела, — улыбнуться он попытался, — Не иначе как с явным прибабахом этот врач! Это ж надо — вместо Гоньки меня лечить тут принялся!
Да сам в опочивальню княжескую и заворачивает.
Зашёл он и видит, что Гонивой на постели словно бревно лежит. А сам худой такой, прехудой, бледный сильно да вокруг глаз тени у него были вот такие…
Ну а рядом с постелью роскошной два воина огромных стояли стоймя, и следили они зорко, чтобы лекаря́ с князем чего худого не сотворили.
