— Кхым-кхым! — прокашлялся Буривой для начала, чтобы, значит, пущую важность появлению своему придать. Поздоровался он с больным, ему не кланяясь, и к постели затем степенно этак подваливает.
Откинул он с Гоньки одеяло быстро, пробежался взглядом по его отощавшим телесам, словно бы причину болезни загадочной прозревая сим взором, обнюхал воздух вокруг лежащего и даже ноги его понюхал превесьма заинтересованно.
А потом на пол он с отвращением сплюнул и говорит, лукавя, стражникам:
— Гляньте, братцы, что за бяка у князя вашего на ногах!
Те меж собою переглянулись оторопело, а затем оба подошли несмело и наклонились эдак слегка, чтобы это нечто на ногах княжеских получше увидать.
А Буривой за шкварники их — хвать, да лбами — бумм! Аж даже стук послышался явственный от сего мощного сшибания.
Отшвырнул Бурша тогда стражей назад, и они в беспамятстве на пол шмякнулись. Ну а он к братцу тогда поворачивается, мишуру волосяную с себя срывает, плётку свою из-за пазухи вытаскивает, да к нему и обращается не совсем ласково:
— Ну что, Гонька-подлец — вот мы с тобою и встренулись! Сейчас я тебя, мерзавца сугубого, лечить тут буду! И уж за лекарство такое болючее, прошу, меня ты не обессудь!
— А-а-а! — взгорланил было липовый князь.
Перевернулся он на пузо и полез, точно ящерица, прочь с кровати.
А Бурша тогда к нему проворно подскакивает и с таким наслаждением перетянул братцу лекарством поперёк ляжек, что тот аж на воздух вознёсся и возопил в семь раз громче. Ну а Буривой на вопли его не обращает внимания и знай себе предателя вовсю-то стегает… У Гоньки над спиною и над задницей туман даже какой-то тёмный образовался. Это видно сила нечистая душу его с телесами так покидала…
Наконец, стеганул Бурша плетицей во последний свой раз, и туман этот гадский враз тогда и пропал. Обмяк Гонивой тут же студнем этаким бессильным, и слёзы очистительные из глаз у него покатились…
Буривой же рыдать ему не мешал. Засунул он плётку целящую опять себе за пазуху, рядом с плаксой этим уселся на мягкую кроватку и по плечу ему похлопал этак слегонца.
— Ну что, братишка, — Гонивоя он спрашивает, — лучше тебе теперь? Малёхи уже полегчало?
Обернул к нему Гонька лицо, слезами сплошь залитое, и, всхлипывая, ему говорит:
— Эх, брат, брат — где же ты раньше-то был со своим лечением пользительным? Полечил бы ты меня ранее, глядишь, и не натворил бы я бед этих страшных…
— А-а, выходит, это я виноват в том, что ты сволочью стал? — Буривой в ответ усмехается, — Ну, извини, брателло — чуток не доглядел!
Бросился тогда Гонивой брату в объятия, и крепко-накрепко его к груди своей он прижал.
— Прости меня, брат! — воскликнул он покаянно, — Это я во всём виноват, один лишь я! Ну, будто пелена теперь с души у меня спала — будто и я это ныне, и не совсем-то я!.
Быстро затем облачился Гонька в свою одежду, и Буривоя попросил он в княжеское платье обязательно переодеться. Затем вызывает прежний князь к себе глашатая и повелевает ему тотчас вече народное на площади собрать. А тех лекарей всевозможных отослал он к такой-сякой бабушке: я, сказал он радостно, теперь выздоровел полностью и окончательно, и спасибо за это не кому-нибудь, а родному моему брату!
Через час центральная Красная площадь была полным-полна местным народом. Взошли тогда Буривой с Гонивоем на помост высокий, после чего Гонивой брату знаки власти княжеской передал и поклонился ему в ножки его самые.
— Вот, — заявляет он громким голосом, — это мой брат старший и ваш князь законный великий герой Буривой! Прошу любить его, братцы, и жаловать!. Али, может, кто скажет, что его он не признал, а?
Толпа вначале ну будто обмерла. Такая тишина там наступила, что, казалось, муха пролетит, и её будет слышно. А потом словно гром по площади прокатился. Это взорвалась толпища криком неистовым, и в том крике радость великая явственно слышалась…
— Да это же и впрямь Буривой! — орал кто-то всех громче.
— Точно он! — не отставали и прочие.
— Ага, Буривой!
— Он, братцы, он!
— Слава князю Буривою!
— Слава князю Буянскому!
— Да здравствует Буянская наша держава!
Такими и похожими восклицаниями наполнилась площадь та агромадная…
А когда поутихло чуток ликование небывалое, то Буривой руку тогда поднял, тишины прося, и вот что возвестил он голосом громогласным:
— Спасибо, что признали меня, дорогие вы мои буянцы! Долгих три года я, обманутым будучи, в местах поганых мытарствовал, и те мытарства ужасные доброй школой для меня стали. Восстановим же поскорее в княжестве нашем исконную правду, и будет у нас сызнова добро везде да лад! С Богом, друзья мои! Всё отныне в наших руках!
И развернул Бурша деятельность страстную по восстановлению порядка в их государстве. Кликнул он клич громкий по всем городам и весям, чтобы дружину собрать себе прежнюю, и потянулись в Аркону те из его друзей боевых, кто ещё остался жив. Да и многие молодые витязи послужить любимому князю желание пылкое изъявили…
Наёмников же иноземных, за редким исключением, Буривой поразогнал на фиг, ибо на своих он куда более полагался, на молодцов, то есть, на буянских…
В общем, за короткое время воспрянула держава их духом бодрым, и всё, что было доселе там плохо, опять поделалось хорошо и здо́рово.