Не стал он к той стенке катиться, которая наружу вела, ибо там ведь была сплошная земля. Не стал и в проход попасть пытаться, поскольку в виде таком связанном не дало бы это ему ничего путящего. А подкатился Бурша-узник к соседней стене, за которой тоже должна была быть какая-нибудь камера. И вот же чудеса — прокатился он через толстенную стену каменную, будто через пелену некую туманную!
И с ходу на какого-то доходягу он, катясь, наехал. Тот, оказывается, возле самой стенки в трухлявой соломе спал.
— А-а-а! — вскрикнул второй узник от страха, но тут же умолк моментально, а затем приглушенно зашептал: Кто это ещё тут спать мне мешает? Домовой что ли, а?
К великой радости Буривоевой, в гневном негодовании собрата подвального узнал он знакомый решительный голос Ояра.
— Тш-ш-ш, Оярша! — он также зашептал, — Не удивляйся, братан, а только я это тут катаюся, я…
— Бурша, ты?! — снова не удержался от крика злополучный жених, — Да как же ты в мешке этом оказался, а? И как ты через стену ко мне пробрался?
— Потом всё объясню. Сейчас не время, — не уважил Буривой приятеля объяснениями, — Развяжи лучше верви у меня на руках…
Однако бравый варяг был тощ, как хвощ, и слаб, как ребёнок: он ведь цельный месяц пил тут одну лишь сырую воду и питался чёрствыми плесневыми корками. И так и эдак пытался он узлы тугие на Буршиных руках развязать, да только те, проклятые, и не думали ему поддаваться. Лишь где-то к самой полуночи удалось ему зубами один узел как-то распутать, и дело тогда пошло на лад…
Через пару минут путы совсем ослабли, а затем спали, и освобождённый Буривой руки затёкшие принялся разминать…
Ноги он освободил уже сам. Затем он медленно встал, потом поприседал и погнулся малость, погонял кровушку застоявшуюся по молодецким мышцам, и только после этого приятелю сообщил:
— Вот что, брат Ояр — ты пока здесь посиди да спасения своего жди, а я к гаду Хороладу наведаюсь тайно и должок ему за нас возвертаю. Коли дело это у меня удастся, то всё будет тогда как надо…
Припал он к стене в тот же миг, и моментально в проходе плохо освещённом очутился. А далее стал он, как вор, красться и огибать на цыпочках спящих на посту стражников. Один из них не ко времени даже проснулся, так Буривой ему ладонью пасть враз заткнул и так треснул по башке кулаком, что тот в обморок глубокий хлопнулся.
Ага, вот и тронная зала… Буривой тут же в стену вжался и в тёмном совершенно помещении оказался. «Надо мне будет плётку ту поискать, — наметил он себе планец, — Вроде бы Хоролад в угол её отбросил…»
Стал он по полу всюду елозить да искать — а плёточки заветной словно бы и не бывало! Неужели, думает князь наш в раздражении немалом, прибрали ужо моё чудо-лекарство? Ещё разок он по всем углам прошёлся — ну, нету нигде чёртовой плётки, хоть ты лопни!
«Что ж делать-то мне теперь? — почесал князь затылок в недоумении, — Без этой штуковины ведь дело худое — избежит излечения нужного Хоролад негодный… А, может быть, пойти да просто-напросто удавить эту гниду?.»
«Ладно, — решил наконец Буривой, — нету видно моей плётки. Проверю ещё стол для очистки совести да трон княжеский, а тогда уж отправлюсь к князю в опочивальню…»
Ощупал он стол дубовый тщательно — пусто, нету. Стал проверять трон безо всякой уже надежды — есть! Вот же она, плетица божественная — лежит и его дожидается!
Это, наверное, Хоролад жадный её туда прибрал.
Обрадовался сильно молодой князь и тут же отправился во вражескую опочивальню. Благо, обстановку в палатах староградского князя он сызмальства ещё знал достаточно, поскольку отец его, князь Уралад, гостил тут неоднократно и сынка с собой он тогда брал часто.
Так! — увидел, наконец, Бурша знакомые пенаты — вот и спальня княжеская, кажется…
Осторожно и не спеша вжался он в стену опочивальни, и вскорости весь там оказался. И только он в лежащего на роскошной кровати Хоролада очи свои вперил, как тот вдруг медленно, словно лунатик, на постели сел — а сам бледный такой, страшный, с глазами выпученными немигающими, — и вдруг рот он раззявил да и зарычал и зубами дико застучал! У нашего витязя даже дух от этой злобы лютой перехватило, и сердце молотом в груди широкой заколотило. А Хоролад той порою на пол-то — скок! — да и принялся вкруг себя оборачиваться…
Вертелся он в левую сторону с натугою огромною, словно бы лез князюка заколдованный из своей кожи. Да точно же — так ведь оно и было! Застонал Хоролад, завыл, а затем в третий раз он поворотился и… в оборотня жутчайшего превратился! Аж диву дался Бурша наш удалый, на упыря сего во все очи глядючи. Тело у князя-оборотня было странным: не медвежьим, и не волчьим, а вроде как гадовым. Не было на теле корявом ни шерстиночки, а чёрная шкура словно от масла на нём лоснилася. Головища же его зубастая похожа была на крокодилью, а за спиною у гада рубиновые топорщились крылья нетопырьи…
Онемел даже Буривой и столбом там стал, а оборотень гадский его враз увидал, хрипато расхохотался да голосом замогильным и заявляет:
— Сейчас я тебя порву, князь Буянский! Ха-ха-х! Долгонько я уже обитаю в теле слабом Хороладовом, и то тело меня пока устраивало! И знай, перед тем, как я тебя стану рвать: покуда ты за морем пребывал, я по ночам к братцу твоему в гости летал, пия кровь его поганую, и ныне князюшка Гонивой от немочи болезненной загибается! Ну а как сожру я тебя, то пойдёт мой раб Хоролад войною на твой Буян, и присовокупит он к своей державе твоё княжество! Здорово я придумал, правда? Что, княже, на это скажешь?