Призвание - [8]

Красивая секретарша что-то писала и обернулась к нему не сразу. Закончив писать, аккуратно, неторопливо промокнула написанное и только тогда подняла на него фарфоровые голубые глаза:

— Это вы Зарубин?

— Ага, — в волнении выдохнул он.

Тонко тянуло духами, старыми книгами (канцелярия служила еще и библиотекой), запахом женского тела, чуть разомлевшего в духоте. Покопавшись в бумагах, она объявила, что решением экзаменационной комиссии он, Александр Зарубин, как отлично закончивший семилетку, от дальнейших экзаменов освобождается и зачисляется на первый курс.

— Поздравляю, товарищ студент!

Встала и мягкой душистой своей ладошкой пожала Сашкины пальцы, оглядывая его со странной полуулыбкой, подрагивая ноздрями, будто определяя степень мужской его зрелости.

Вышел со сладко кружившейся головой. Постоял возле лестницы, не понимая, не ведая, что теперь делать. Выбрел на улицу. Захотелось уединиться и пережить свое счастье без всяких свидетелей, одному.

На зеленом холме перед ним, закрывая полнеба, высился белокаменный пятиглавый храм с гордо вознесшейся к облакам стройною колокольней. Из узких окошек шатра колокольни сыпались весело галочьи плачи. Над храмом, купаясь в синем бездонном небе, с веселыми визгами резали воздух стрижи.

В счастливом изнеможении он повалился на лужавину возле тенистой церковной ограды, на мураву, сверху нагретую солнцем, а снизу прохладную. Лежал, опрокинувшись навзничь, отрешенно уставясь в бездонную синеву, на неподвижные белые облака, чувствуя в теле счастливую невесомость. Стоит, казалось, взмахнуть руками, как с ним случалось порою во сне, — и оторвешься, и воспаришь над землей с немеющим от восторга сердцем…

Он то погружался в бездумье, то принимался мечтать. И мысли все были легкие, светлые, как эти белые облака.

Теперь-то уж всё, теперь он будет работать! Работать как никогда. Будет много читать, рисовать, изучать, составит большую такую программу, особую, для себя одного, и быстро, быстрее всех остальных вместо пяти годов обучения закончит училище за три, а то и за два…

А в мыслях вставала уже академия с ее вестибюлем, с колоннами, с великолепной мраморной лестницей и натурными классами, где учились великие мастера и которую он никогда не видал. Все было теперь для него доступным, легко достижимым. Казалось, он так и родился для счастья, и все под синеющим этим небом, под солнцем было лишь для него одного.

Глава III

1

Арсения Сергеевича Досекина назначили на должность директора за несколько месяцев до начала нового учебного года, чтобы принял дела, ознакомился с обстановкой и укрепил преподавательский состав училища.

Еще в Москве, до отъезда в Талицкое, он разыскал кое-какую литературу о знаменитых талицких лаках и побывал в Кустарном музее, где были выставлены изделия талицких мастеров.

Долго стоял над таблеткой[2] с изображенным на ней пятиглавым храмом посередине, крестьянином-пахарем слева и крестьянином-живописцем с беличьей кистью в руке — справа. Под композицией золотом, крупно было написано от руки по-французски: «Assotiation d’artisans de peinture antigue de Talickh» — «Талицкая артель древней живописи».

Это была эмблема артели, созданной в середине двадцатых годов. И рисунок, и подпись под ним были исполнены Доляковым, талицким знаменитым мастером.

Досекину было за пятьдесят. Многие однокурсники, с которыми вместе когда-то заканчивал Строгановку, давно уже обрели себе имя в искусстве, а его перебрасывали с одной административной должности на другую, искусством же заниматься доводилось только урывками. Вот почему свое новое назначение он принял как осуществление давней своей мечты. Новое дело, самостоятельность, будет где наконец развернуться!..

Он обзвонил в Москве всех знакомых искусствоведов, художников-педагогов, предлагая поехать в село и обещая хорошие перспективы, хотя еще сам не был твердо уверен, сумеет ли эти свои обещания выполнить.

На горячий его призыв откликнулись двое: Мерцалов, искусствовед, женившийся на молоденькой и после развода с прежней женой остававшийся без квартиры, и Сидоренко, художник, только закончивший Академию. Правда, Мерцалов пообещал с кем-то поговорить, а Сидоренко — списаться с товарищами: возможно, и те согласятся поехать.

Талицкое, до революции село богомазов, всех поразило своим неожиданным взлетом. Начали там с росписи деревянных игрушек, затем перешли на папье-маше. И будто золотоносную жилу открыли!.. Первые экспонаты, Москва, Кустарный музей, первая Всесоюзная выставка… Выставка в Ленинграде, в других городах, ярмарка в Нижнем, дипломы, отличия… Потом, словно в сказке, выставки за границей — в Лионе, в Милане, Венеции, Вене, Берлине, Париже, даже в Японии, в Токио… Снова дипломы, награды, большие заказы. В Париже художникам присуждают Гран-при. Слава их достигает Америки. Выставка талицких лаков в Нью-Йорке. Их всюду восторженно принимают за рубежом. Местный почтарь, кривой дядя Федя, все чаще приносит в артель письма с красивыми заграничными марками. Пишут из Франции и Германии, из Америки и Италии. Из Италии — предложение: направить к ним мастеров для создания там школы. Музеи, столбцы газет и журналов, потоки туристов. В село едут писатели, журналисты, ученые. Коллекционеры, миллиардеры, богатые модницы — все стремятся приобрести изделия талицких мастеров. Посылает сюда заказ на лаковые миниатюры для своего патрона секретарь самого Рокфеллера. И вот уже первый ловкий предприниматель из Сан-Франциско заявляется лично в это затерянное в российской глуши село и предлагает местной артели начать отношения с ним, минуя всяких посредников и обещая озолотить мастеров. За ним поспешает профессор из Лос-Анджелеса. Тридцать верст по разбитой дороге тащится он до села на скрипучей российской телеге, профессора растрясло, но, позабыв все дорожные неприятности, в больших, непривычных для русского глаза темных очках, забегает он в мастерские и в храм с его древним иконостасом и фресками, в школу, в дома мастеров, заглядывает в углы и под лавки, пытаясь найти машину, которая производит дивные лаковые изделия, ибо такие, как эти, по его убеждению, производить без машины нельзя.