Призвание - [9]

Вслед за профессором заявляется из Америки в плоском клетчатом кепи и в клетчатых гольфах режиссер с кинофабрики, хочет снимать на пленку кино «Иконописец Иван».

В конце двадцатых годов к талицким мастерам со своей переводчицей-секретаршей приехал высокий седеющий человек — писать о них книгу. Вместе с ними ходил на покос, косил сено, плясал, пел русские песни. Гость говорил по-английски и пил с мастерами русскую водку. Он настолько был восхищен их искусством и всем увиденным здесь, что признавался: эта неделя в Талицком была для него самой прекрасной из всех пяти лет, проведенных в России. В книге отзывов посетителей он восторженно отозвался об этом селе, о его мастерах и оставил в ней свое имя — Альберт Рис Вильямс.

О Талицком пишут книги искусствоведы, ученые, его воспевают в стихах поэты. О таличанах, об их искусстве так же восторженно отзываются Гамсун, Ромен Роллан, Рабиндранат Тагор, много внимания селу уделяет Горький. Артель, насчитывавшая вначале всего с полдюжины мастеров, вырастает в Товарищество художников, и мастеров в ней теперь уже около сотни. За какие-то десять — двенадцать лет село становится знаменитостью, селом со всемирной славой…

И вот в это село назначают его, Досекина, чтобы встал во главе подготовки будущих мастеров.

2

В курс училищных дел Досекина вводил Гапоненко, завуч. Пергаментным изможденным лицом, провалившимися глазами завуч производил впечатление больного тяжелым недугом, между тем как целыми днями без устали бегал по коридорам училища, не выпуская из губ черной прокуренной трубки, подгоняя стекольщиков, плотников, маляров кончать работу досрочно.

Беседовал с ним Досекин в новом директорском кабинете, пахнувшем свежей масляной краской и известью. Посасывая хрипевшую трубку и глядя куда-то в сторону, Гапоненко тихим и сипловатым, прокуренным голосом сообщал, что полного штата училище не имеет, общеобразовательные дисциплины ведут на полставке, на четверти ставки учителя местной школы-десятилетки, с которыми каждый урок приходится согласовывать. То же и с преподавателями талицкого искусства, основное место работы которых — художественные мастерские. Полные ставки имеют лишь завуч, директор да несколько педагогов, ведущих курс истории искусства, уроки рисунка и живописи.

Все местные мастера — иконописцы в прошлом, биографии их похожи одна на другую, как медные пятаки, — год или два приходской школы и иконописная мастерская. Каждый когда-то писал иконы, работал по росписям стен в церквах и монастырях. Почти все побывали во время войны в окопах, все малограмотны, многие пьют, для большинства характерны отсталые настроения…

— Что значит «отсталые настроения»? — спросил, настораживаясь, Досекин.

Завуч сослался на недавний конфликт артели с местным колхозом. В период коллективизации многие мастера не захотели вступать в колхоз, а те, что вступили, манкировали работой в колхозе…

— Позвольте! — перебил его Досекин. — Ведь артель живописцев, насколько мне известно, была создана здесь за несколько лет до колхоза, — так почему же тогда…

— Дело не в том, когда создана, а в том, что никто из артели не захотел работать в колхозе, — по-прежнему избегая его взгляда, возразил завуч.

— Но мастера-то в свою артель уже были организованы! Это ведь тоже своеобразный колхоз, только не земледельцев, а живописцев.

— Я не об этом. Я потому это все говорю, что мастеров уже давно подвергают в центральной печати критике за отсталые настроения. Вот послушайте, что о них пишут… — Гапоненко покопался в измятом своем портфеле и вынул журнал. — «Переход на рельсы коллективизации мало коснулся талицких мастеров. Некоторые, формально войдя в колхоз, фактически в нем не работали…» Ну и так далее. А откуда все это? А вот: «Исключительное в материальном отношении положение мастеров, крепкие связи с прошлым, дореволюционное богатство и сила, незначительный процент бедняков в артели — все это привело к тому, что артель отгородилась стеной от общественной жизни села и колхоза, замкнулась внутрь себя, вращаясь в кругу узких внутриартельных интересов…»

Досекин поднял на завуча круглые, ставшие злыми глаза:

— При чем тут процент бедняков?! Ведь артель не комбед, она же объединяет художников!

— Художники тоже бывают разные. Тут дальше как раз говорится, что творчество талицких мастеров по их идеологическим установкам является выражением устремлений кулацких слоев деревни…

— Кто мог такую чушь написать! Где он тут кулаков отыскал, этот автор?!

— Вы полагаете это чушью?

— А что же оно такое, по-вашему?!

— Вы меня извините, но разве же вам не известно, кто они, местные мастера, чем занимались в прошлом?

— Знаю! Писали иконы!

— Вот именно.

— Но ведь давно уж никто не пишет икон!

— Не пишет, а форму иконописную соблюдают. Все эти «горки», «лещадки», палаты, дворцы, терема — откуда они?!

— Но мастера ведь и на современные темы пишут!

— Темы-то, может, и современные, только форма-то устаревшая. Вы полагаете, если мастер намалевал самолет или трактор или на воротах боярского терема написал «Колхоз», то от этого все переменится?.. Ведь над ними насмешки строят, карикатуры в журналах рисуют, называют по-прежнему богомазами.