Призраки коммунизма - [41]

— Не бойся, не заржавела, — подал голос Сява. — Такое только у вас может приключиться. В вашем загнивающем обществе. Это у вас она заржавела, а мы свою регулярно крысиным салом смазываем.

Начальник перестал улыбаться, устало поправил волосы, отхлебнул из кружки и сказал сухим спокойным голосом:

— К границе отвезём вас в фургоне. Обеспечим продуктами на несколько дней. Если хотите погостить — обязаны пройти дезинфекцию. Всё. Уберите этих говнюков отсюда! И отправьте с ними того придурка, который в хрустальные вазы гадил.

Прислужник с готовностью вскочил. Начальник поднял со стола какую-то штуку, приложил к уху и спросил что-то непонятное.

— Попридержи их пока здесь, — крикнул он своему подчинённому. — Сейчас нет ни одного свободного автомобиля.

— На выход! — скомандовал прихвостень и открыл одну из дверей.

Решив, что их опять засунут в каземат, беглецы дружно запротестовали.

— Да не камера это, а комната для гостей, — пояснил начальник.

8

В новом помещении Сяву сразу напугала огромная люстра, угрожающе свисавшая с потолка.

— Вот эта уж точно задавит, — боязливо косясь, попрошайка обошёл опасный участок вдоль стенки.

В комнате стоял стол и несколько мягких кресел, застеленных белой тканью. Окно было заделано крепкой стальной решёткой.

— Вот на что у них идёт народное достояние, — Кнут пальцем указал на решётку.

Не успели друзья принюхаться к новой обстановке, как в комнату втолкнули взлохмаченного мужика, по своему виду и повадкам явного их земляка — гражданина славной Коммунизии товарища Бяку. Мужичок цепко оглядел беглецов, разинул рот в глупой улыбке и бросился всех обнимать, трясясь от возбуждения и неся полную околесицу. Говорил он быстро, обильно, но так путано, картаво и бессвязно, что ничего было не разобрать. Однако постепенно, немного успокоившись и перестав дрожать, он изложил беглецам не просто безрадостную, а скорее даже жутковатую картину:

— Кошмар! Прр, брр, хрр. Насилие! Издевательство! Дрр, фрр…

— Тебя били? — спросила сердобольная Вася.

— И били, и кололи! Хрр. Иголками. Брр. Под кожу и вот, фрр, сюда. — Бяка ткнул пальцем в задницу.

— Бежать надо, — затрясся от страха Культя.

— Догонят! Хрр, прр. Вырубят! Парлизуют.

— Как это?

Бяка растянулся на полу, задёргался, высунул язык.

— Тебя пр-пар-лизовали?!

— Фрр. Два раза.

— Ужас, до чего довели человека, — схватилась за голову Вася.

— Надо бежать, — прошептал Культя.

— Главное — улучить момент, — добавил Сява.

— Давно ты тут? — спросил Бяку Кнут, изо всех сил стараясь сохранить хладнокровие.

— Не знаю, дрр. Не помню.

— Оголодал? — посочувствовала Вася.

И Бяка опять принялся рассказывать, кривляясь всеми частями тела в нервном возбуждении.

Оказалось: пока Бяку не засекли капиталистические прихвостни, жить тут, с грехом пополам, было ещё терпимо, хотя если по-честному, то почти что и невмоготу, потому что буржуйское коварство поистине не знает границ. Бяку всё время норовили помыть, чтобы, улучив момент, подменить его одежду на совершенно никудышную, — такую тонкую и короткую, что прямо брр.

Кал сдавать разрешали только в специальном каменном грибе с дыркой, в которую того и гляди провалишься, и надо было, о, ужас! терпеть изо всех сил, пока найдёшь этот гриб. И случалось, что с непривычки Бяка несколько раз гадил прямо в штаны. А однажды выпустил он из живота лишний газ на улице, так эти буржуины носы позажимали да как завозмущались, а один кликнул мордоворота с дубинкой и этот мордоворот давай на него орать. А когда Бяка призвал Кузьмича в свидетели, что он всего лишь пукнул и в своё оправдание показал, как он это сделал, так этот мордоворот так пукнул ему в ответ из какой-то жестянки, да таким едким пердюхом, что у несчастного от слёз повылазили глаза и, что самое паскудное, приключился самопроизвольный сброс Кала, после чего его тут же схватили, отвели в белый гриб и, несмотря на мольбы и яростное возмущение, привязали к койке и принялись лечить!

— Как это? Что это? — трясущимися от страха губами спросил Культя.

— Берут такую тонкую длинную бутылочку с ядом внутри и с иголкой, и под кожу тебе, и под кожу. — Мужичок зажмурился от пережитого ужаса.

— А с едой тут как. С едой?

— Еды тут, вообще-то говоря, навалом, но, если зайдёшь куда и начнёшь свои способности демонстрировать, то смотрят, как на идиота, и несут еду совершенно никудышную, паршивую, да ещё завёрнутую в прозрачную тряпочку, чтобы все видели, какие они тут щедрые. А начнёшь эту ихнюю еду кушать, она и в горло не лезет, и к зубам прилипает, — гадость настоящая, ни тебе копчёных крыс, ни розовощёких опарышей — всё какое-то пресное, неаппетитное, размазянистое, такое, что сразу вспоминается поговорка: «Кал Коммуниста вкусней еды капиталиста»…

— Да-да, — приободрили товарища беглецы.

— И другое тут подозрительно. По улицам гуляют одни буржуи, хотя и замаскированные под бедняков своей дурацкой одеждой, а вот где рабочие — непонятно. Наверное, цепями прикованы к трудовым местам — надо же как-то кормить такую ораву бездельников…

— Факт!

— И ещё один жуткий ужас — эти огромные железные чудовища, в которых всякие тутошние дармоеды катаются. Как таких страшилищ выращивают непонятно, только бегают они с огромной скоростью, прямо, как наши тараканы, а уж рявкают так, что сердце обмирает, и, каждому понятно, что в таком случае может случиться, спаси и сохрани, Кузьмич, от такого позора. В общем, не жизнь здесь, а сплошные испытания. Хотя еды и много, этого не отнимешь, но такая дрянь, такая противная, что они её и сами есть не могут — постоянно выбрасывают. Любой бак на улице открой — там еда, но ни картошек вам, ни тыквочек. Несъедобная она совершенно, а если даже и начнёшь её есть, уж так смотрят, как будто не верят, что ты им Кал сдашь…