Призрак улыбки - [2]

Бедный дедушка! Женщины расстилались у его ног четырнадцатого размера, мужчины боготворили татами, по которому он ступал, но японские призраки… не одарили его вниманием.

* * *

Размышляя об этом, как и о многом другом, я вступил на неосвещенный мост в токийском районе Акасака. Столбы в виде фигур драконов и арабески барельефов напомнили мне мост Парчового Пояса, описанный Сэчевереллом Ситуэллом, и я стал раздумывать, каково было бы оказаться отнюдь-не-гениальным-внуком в его блестящей и одаренной семье. Декламируя в полный голос «Никто не придет / чтобы дать ему рома/ Милость к гиппопотаму / небесам незнакома», я заметил женщину, скорчившуюся у перил в дальнем конце моста, только когда звук ее плача проник наконец в сумбурный мир моих мыслей.

Ее лица не было видно, но золотые туфельки с пряжками и покрой серого шерстяного жакета ясно показывали, что это особа «из хорошей семьи» — как выразились бы моя чопорная в вопросах классовых разграничений матушка или же знаменитый соперник деда Лафкадио Хёрн. Длинное покрывало иссиня-черных волос падало женщине на лицо, и она плакала так безутешно, словно приступ отчаяния или горя внезапно настиг ее прямо здесь, на мосту.

— Простите, мисс, у вас что-то случилось? — Женщина не ответила, но рыдания сделались еще горше. — Извините, пожалуйста, с вами случилось что-нибудь неприятное? — повторил я, стараясь не допустить двусмысленности и поэтому выбирая самые вежливые обороты речи. — Не могу ли я чем-нибудь вам помочь? — По изгибу ее спины и блеску волос нельзя было не прийти к заключению, что плачущая молода и, скорее всего, недурна собой. Может, за чашкой чая или кружкой пива мне удастся ее подбодрить, а после — кто знает? Страсть, рожденная из печали, бывает иногда восхитительной.

Но пока женщина все еще всхлипывала и прятала лицо.

— Не плачьте, прошу вас, — взмолился я, но она передернула хрупкими плечиками и продолжала рыдать. «Пожалуй, следует сдаться», — подумал я. От слишком долгого сидения на корточках колени ломило. Поднявшись, я выпрямился во весь рост.

— Вы в самом деле уверены, что я ничем не могу быть полезен? — спросил я в последний раз, и неожиданно плач прекратился.

Приподняв маленькую белую руку, женщина откинута завесу блестящих волос и, подняв голову, обратила ко мне лицо — абсолютно ровное, гладкое, как яйцо. На нем не было ничего, совсем-совсем ничего: ни глаз, ни носа, ни рта. В полном шоке, не в силах поверить глазам, я какое-то время простоял как вкопанный, а ведающее рациональными операциями полушарие мозга пыталось между тем разрешить логический вопрос: как же это она могла плакать без рта и без носа? Потом, без предупреждения, питаемый логикой скепсис уступил место безрассудному страху. Из горла вырвался по-женски тонкий визг, и я рванул прочь со всей скоростью, на какую был способен, — немалой, учитывая призы, выигранные мною в школе как в беге по пересеченной местности, так и на дистанции 440 ярдов.

Квартал за кварталом, милю за милей. Как спринтер, мчался я по темным таинственным улицам, мимо храмов — крытых синим буддийских и крашеных киноварью синтоистских, мимо парков с подстриженными деревьями и утопающих в садах особняков, мимо нарядно облицованных кондоминиумов, мимо бензозаправочных станций и магазинов «Все для вашего удобства», сейчас весьма неудобно закрытых. И на всем этом пути не было ни души: ни страдающих от бессонницы владельцев миниатюрных собачек, выгуливающих своих питомцев, ни любителей поздних пробежек трусцой, ни медленно кружащих по городу пустых такси.

— Господи, — наобум взятыми словами, трусливо молился я. — Пожалуйста, сделай так, чтобы прямо сейчас здесь появился кто-то, с кем можно поговорить!

И не позже чем через тридцать секунд впереди мелькнул свет: огонек, горевший под золотистой кроной дерева гинкго. Сбавив темп и переходя на рысь, я, приближаясь к огоньку, понял, что это свет масляного фонаря, освещающего передвижную палатку торговца лапшой. Странно торговать соба в таком пустынном месте, подумалось мне. В это позднее время торговцы предпочитают располагаться возле вокзалов или в районах кутежей и ночных развлечений: в Юракутё и Синдзюку. И все-таки это был дар богов. (Спасибо, Господи, мысленно сказал я, если опять понадобится помощь, сразу же подам знак.)

Тут надо еще отметить, что расписные палатки, в которых продают всякую еду, так же как расположенные глубоко в сердце гор купальни на горячих источниках, фигурки служительниц синтоистских храмов в длинных штанах цвета киновари и завораживающее душу мистическое протяжное пение монахов, что доносится из-за крошащихся коричневатых стен храмов, были любимейшими мной вещами в Японии. Еще мне нравилось пиво в янтарных бутылках, солоноватые крекеры из семян морских водорослей, бодрящая горьковатая пена подаваемого на церемониях чая и любым способом приготовленная гречишная лапша.

— Конбанва, — сказал я, ныряя под расписанные иероглифами муслиновые занавески, и, все еще тяжело дыша, плюхнулся на шаткий деревянный табурет.

— Добрый вечер, — откликнулся продавец, дружелюбно сверкнув золотыми зубами. — Вы похожи на человека, который только что встретился с призраком.