Призрак проститутки - [499]

В тот вечер он в первый раз нацелился на меня, но не в последний. Мы еще вернемся к пистолету. Чем дольше он лежал на столе, тем больше казался третьим, молчаливо присутствовавшим в комнате.

— Я хочу спросить тебя, что ты думаешь о Ли Харви Освальде? — перевел разговор на другую тему Билл.

— По-моему, тут еще не все ясно.

— Ерунда, Хаббард, и ты называешь это ответом? Выпей бурбона. — Он налил нам обоим. — Я задал тебе этот вопрос, потому что меня интригует имя Освальда. Как ты, возможно, знаешь, я ненавижу этого сукина сына Бобби Кеннеди так сильно, что это чувство способно вывести меня из глубокого сна и заставить вскочить с револьвером в руке. Старый рефлекс фэбээровца. Я бы пристрелил Бобби Кеннеди, сиди он сейчас на твоем месте. А этот Ли Харви Освальд — он тоже ненавидел Бобби. Словом, из двух братьев оставшийся в живых получает всю полноту ненависти. И я стал раздумывать об Освальде — не как о сотруднике управления, я не задавался вопросом, кто его ведет или был ли он espontaneo[227], нет, я просто проигрывал его имя: «Ли Харви Освальд» — такое странное имечко. Потом ударил себя по лбу. Убери «Освальд» — какое-то непонятное имя, оставь Ли Харви. Мальчишкой меня звали Вилли Харви. Как ты думаешь, Бог не намекает мне на что-то? Я начал исследовать биографию Ли Харви. Потрясающий материал. Знаешь, какую программу телевидения он любил больше всего, когда был подростком? Оказывается, «Я вел тройную жизнь», эту чушь, которую порол Филбрик насчет ФБР. Черт побери, Ли Харви, ведь и я, Уильям Кинг Харви, вел тройную жизнь в ФБР. И я сказал себе: тут нечто большее, чем просто совпадение. Я долго размышлял над этим, Хаббард, и пришел к глубокомысленному выводу. Существует что-то, противостоящее энтропии. Вселенная вовсе не катится в пропасть. Образуется нечто, что я назвал бы новой материализацией. Энтропия и эта материализация, возможно, так же взаимосвязаны, как материя и антиматерия. — Он задумчиво рыгнул. — Да, формы разлагаются и исчезают в море, на смену им приходят новые возможности, которые ищут своей материализации. Есть стремление к форме, Хаббард, Оно противостоит разложению. Я тебе все это говорю, потому что почувствовал невидимую нить, связующую меня с Ли Харви, — нить, которая подкрепляет мое представление о материализации. Она ищет новые формы. Это ясно, Хаббард? — И он опрокинул еще один стакан бурбона.

И продолжал говорить. Был момент, когда он проговорил без перерыва целый час. Говорил о том, каково сознавать, что ты мог прослыть гением и проиграл.

— Гениальность вытекала из меня дюйм за проклятым дюймом, и все благодаря твоему крестному Хью Монтегю… Ей-богу, есть основание пристрелить тебя. — И он снова взял со стола револьвер.

Так случилось еще дважды. В последний раз он минут десять держал пистолет на уровне моей головы. А я сосредоточил все внимание на том, чтобы глубже дышать — делать вдох и выдох. Я знал, что, если я сумею выбросить из себя весь перегоревший воздух, свежий воздух — или то, что от него осталось, — сам проникнет в меня. Сидя под прицелом револьвера, я вернулся мыслью к одному из последних дней двухнедельного скалолазания в то лето полжизни назад, когда я познакомился с Проституткой, и я вспомнил, как в один из самых последних дней стоял почти полчаса на скалистом выступе в шесть футов шириной, в то время как Проститутка осторожно пытался пролезть под на редкость неудобным навесом, а я понимал, что не смогу подстраховать его, если он будет падать. Меня подстраховывал якорный канат на моем уступе, но я не надеялся на якорь.

За эти полчаса я понял, каково висеть на вертикальной плоскости, а не стоять на горизонтальной. Помнится, я смотрел на простиравшуюся внизу равнину, и она казалась мне столь же недосягаемой, как исчезнувший континент Атлантида. Сейчас, сидя напротив Билла Харви под дулом его револьвера, я понял, каково жить под прицелом, и вовсе не был уверен, что доживу до зари, которая, как я знал, была самым могучим средством, способным удержать палец Билла Харви от спускового крючка. При этой мысли я чуть не улыбнулся.

К шестому часу нашей беседы Харви начал изображать Фиделя Кастро. Его потуги были далеки от совершенства, ибо трудно было найти менее похожих людей, но Харви, наверное, искал, во что бы перевоплотиться. А может быть, так действовало сочетание позднего часа, выпитого бурбона и того, что нас обоих переполнял адреналин? Я почувствовал, что настал момент, когда он готов позволить мне рассмеяться, и я мог фыркнуть, глядя на то, как Уильям Харви изображает Фиделя Кастро.

— «Я могу простить вас, — заявил Харви, задирая вверх свой нос фэбээровца и как бы обращаясь к невидимым свидетелям на небесах, — вас, североамериканцев, за то, что вы пытаетесь убить меня. Просто в цепи ваших провалов я обнаружил, что капитализм куда менее эффективен, чем я предполагал». Схватил я его интонацию, Хаббард?

— Продолжайте.

— «Я готов простить эти хоть и сконцентрированные, но слабые усилия, однако не могу пройти мимо того, что вы позволили вашим империалистическим коллегам поставлять нам танкеры протухшего машинного масла, от которого проржавели наши станки, после чего вы стали высмеивать неэффективность нашей социалистической системы». Прищучил я этого сукина сына?