Призрак Небесного Иерусалима - [33]

Берсеневская набережная 3. Иннокентий

– Послушайте, я уже говорил с представителями следствия, – раздраженно бросил Иннокентию пловец, швырнув мокрое полотенце на скамью. – Если следствие – как это у вас там называется? – зашло в тупик, это вовсе не значит, что нужно всех по дцатому разу допрашивать.

Иннокентий молчал. Он только что провел час, дожидаясь пловца с тренировки, глядя, как за прозрачным стеклом бассейна тот без устали рассекает неестественно голубую воду. Маленькая на фоне глади бассейна, идеально обтекаемой формы головка то исчезала, то снова появлялась через равные промежутки времени на поверхности. Иннокентия, как любого представителя умственного труда, абсолютно завораживала эта предельная сосредоточенность и подчиненность Его Величеству Телу.

Но час ожидания в раздевалке, где застарело пахло хлоркой и пóтом, пусть даже с томиком Рычкова, утомил и Иннокентия. Так они стояли друг напротив друга – один в твидовом пиджаке и мягких, серой фланели, брюках, другой – почти обнаженный, с роскошным разворотом мускулистых плеч и с неожиданно острым – как бы собранным острием носа и подбородка вперед – лицом.

– Я не займу у вас много времени, – негромко, но внушительно сказал Иннокентий. Роста они были одинакового, пловец попытался смерить его взглядом, но в результате только тряхнул головой, как собака, вышедшая из воды, – пара брызг осела на рубашку Иннокентия, и тот чуть брезгливо смотрел, как они впитываются.

– Извините, – сказал пловец и протянул наконец руку: – Николай. Снегуров.

Они присели тут же прямо на деревянных скамейках – в раздевалке никого не было.

– Меня интересует Солянко. Вы были его другом и коллегой. Попытайтесь, пожалуйста, суммировать все, что вы о нем знаете как о человеке.

Снегуров поднял на Иннокентия глаза, в которых, казалось, застыла голубая гладь бассейна.

– Давайте договоримся, – сказал он. – Солянко не был моим другом. Дружить могут между собой писатели, ученые и поэты. И то не верю. А спорт – дело такое. Ты не просто должен быть первым, максимум третьим – четвертые никого уже не интересуют! Ты должен стать им в очень краткий срок. Потому что у нас, как у балерин, каждый год до пенсиона считан. Понадрывался с два десятка лет, здоровье посадил нагрузками к черту – вали на помойку. Я когда слышу про «здоровый дух соперничества», меня прямо блевать тянет, ей-богу! Да мы тут жесткие все мужики, не гардемарины, мать их! У нас, если ничего не получил на Олимпиаде, к примеру, потом снова готовиться четыре года, а за четыре года мно-о-о-ого чего может случиться. Это я к чему тебе говорю? Это к тому, что Саша Солянко дрянь был мужик. Ерунда это – про мертвых либо хорошо, либо никак! Да я в плаванье пришел пацаном еще, десяти лет не было, и горбатил без продыху по спортивным лагерям. Книжек вон не читал, девчонок не тискал. Жизнь мы пропускаем, понимаешь? А все ради высокой цели.

– Боюсь, что я пока не понял, что вы имеете в виду, – осторожно встрял Иннокентий.

– Не понял? Ну да, ну да. Не записали в первый раз, не посчитали существенным. Или алиби мое проверили, а оно у меня – повезло в кой-то веки! – железобетонное. Мы с Солянко шли в одной упряжке – две надёжы спорткомитета, лидеры российской сборной. Мол, если не Солянко, то Снегуров точно медальку отхватит и честь своей страны защитит. Нас даже так и называли – «отряд С.С.», по первым буквам фамилии. Ну, мы, конечно, готовились, как бешеные. Как же, пока молодые еще, на пике формы, когда еще выигрывать? С Солянкой мы тогда только изредка перекидывались парой слов – не потому, что он прямо так мне с самого начала не понравился, а просто некогда было. И тут, понимаешь, слушок прошел. Мол, Снегуров-то сидит на ЕРО.

– Как, простите?

– Эритропоэтине. Препарат такой, повышает выносливость, увеличивает количество кислорода в крови, или что-то вроде этого. Суть в том, что может увеличить результат на пятнадцать процентов.

– То есть допинг.

– Уууу! Серый волк допинг! – Снегуров скорчил страшную рожу.

Иннокентий невольно порадовался, что Маши нет с ним рядом. Рожа получилась и правда жутковатая.

– Как вы меня все достали! И знаешь чем? Вот этим – слово забыл – во, лицемерием. Наши чинуши в комитетах с постными мордами: не допустим допинга до наших добрых молодцев! Искореним, понимашь, заразу! Да все принимают, слышишь? Все. Соревнования проходят уже между допингованными спортсменами. Фуросемид, ЕРО, гормоны роста мышечной массы… О тестах все умудряются узнать заранее, или пробирки с результатами пропадают, или вон переливают перед соревнованием твою же кровь, но забранную несколько дней тому назад. И тут уж допинг никакой тест не выявит. Это я к чему? Каждый спортсмен, как каждый подросток, хоть раз, да пробовал, понимаешь? Причем Всемирная федерация пловцов вообще считается особо жесткой. Но и наши чинуши… С одной стороны, очень хочется выигрывать, с другой стороны – мировая общественность, перед ней нельзя уж совсем облажаться, надо показать, что и мы, и мы как большие, боремся с допингом. А еще, с третьей – решалась судьба Олимпиады в Сочи, и президент сказал, что ежели наши опозорятся с допингом, то… И в этот момент у меня находят – в шкафчике раздевалки, заметь, – пакетик. Параллельно о пакетике узнает одна спортивная газетенка и разражается статьей. Тут уж закрыть глаза было никак невозможно, и потому решили сделать не просто скандал, а скандал «показательный». А у нас тут, как в 37-м: презумпция виновности – покуда не доказал, что не верблюд, ты – верблюд, и никаких. Отстранили от соревнований на два года. Кроме двухлетней дисквалификации – пропустил Олимпиаду. Пока адвокат доказал, что пакетик был не мой, я пролетел, понимаешь, мимо своей золотой или серебряной медали.