Призрак Небесного Иерусалима - [34]

– А пакетик-то и правда был не ваш? – поинтересовался спокойно Иннокентий.

Снегуров мрачно усмехнулся:

– А мне врать уже незачем. Тут мы и подходим к самому интересному. Пакетик-то был не мой. И я знаю одного человека, которому было выгодно и оболгать меня перед Комитетом, и в газетенку утку пустить, и пакетик подложить – без проблем. Я его знаю, и ты его знаешь, потому что про него и пришел спрашивать. Только, видишь ли, до Олимпиады Сашок не дожил. Убийство, конечно, с допингом не связано, но ты хотел о человеческих качествах – так вот, по-моему, вполне характеризующий парня эпизод.

Снегуров встал, и Иннокентий поднялся вместе с ним. Они пожали друг другу руки.

– Не олимпийцы мы, – мотнул головой неудавшийся чемпион. – А гладиаторы, в поту и в крови добывающие себе право на то, чтобы выжить.

И Кентий понял, что несколько книжек Снегуров явно успел прочитать.

– Кто тогда выиграл? – спросил он, когда широкая спина уже полностью заполнила проем двери.

– Китаец. Син Мун Ли. – Снегуров обернулся и по-волчьи осклабился. – А через пару лет его тренера поймали с чемоданчиком гормона роста на чемпионате мира в Австралии.

Берсеневская набережная 2. Маша

Маша ждала лучшую подругу Юлии Томилиной рядом с подъездом. Подруга запаздывала. Наконец дверь приоткрылась и из темного зева появилась розовая коляска. Маша бросилась к дверям и попридержала ее, пока Татьяна Шурупова, морщась, проталкивала двухместное ландо сквозь узкую створку. По миловидному лицу катились капельки пота.

– Спасибо, – задыхаясь, сказала она, вырвавшись наконец на улицу. – Уф! – Таня вытерла невысокий выпуклый лоб и смущенно улыбнулась Маше: – Вы не против, если мы будем разговаривать в парке? Близнецы только что заснули, у нас куча времени, но их надо возить – иначе проснутся и взревут.

Маша улыбнулась:

– Девочки?

– Нет… Мальчишки. – Таня опять сконфузилась: – Это вы потому решили, что коляска розовая, да? А она нам от друзей досталась. Знаете, когда денег у самих нет, выбирать не приходится.

Они с Машей перешли дорогу, подъезжая с розовой коляской к Екатерининскому парку. Маша пригляделась к Тане – хвостик с аптекарской резинкой, круги под глазами.

– Ночью не спят еще?

– Да какое спать! То один, то другой, господи! «Скушали» меня всю совсем! Времени даже на поесть не хватает. Бабушек-дедушек у нас нет – умерли уже с обеих сторон. А государство считает, что дотации – это то, что подвигнет нас рожать.

– А что подвигнет нас рожать? – внезапно спросила Маша, которую эти вопросы обычно вовсе не волновали.

– Рожать? – Таня усмехнулась: – Рожать нас подвигнут нормальные мужики. У которых голова на месте.

– Так их еще вырастить надо, – улыбнулась Маша, кивнув на розовую коляску с двумя кульками мужеского полу.

– Я-то выращу, – недобро прищурилась Таня. – А толку? Вы телевизор смотрите? У нас же пропаганда полигамии. Это наши чиновные мужи считают, что ежели на каждого мужика будет по три бабы, то они и рожать начнут как сумасшедшие. Ан нет! Нервы мотать, это да. А рожать хочется в обществе, где с каждой радиоточки тебе говорят: плохо ходить на сторону, хреновый ты мужик и отец хреновый, если жене изменяешь.

– И перестанут ходить?

– Да не перестанут! – устало сказала Таня. – Но будут ходить меньше. В масштабах страны такая здоровая политика даст тысячи счастливых женщин, которые будут рожать. Вы не смотрите на меня сейчас – я же пять лет в консалтинге рекламном отпахала. Поверьте мне: если бы с экранов телевизоров и в кино, в аналитических статьях в Интернете любая оценка была пропитана защитой семьи, ее сохранением во что бы то ни стало, ее высшей ценностью, то уже через год-два были бы видны результаты. Что уж говорить про пять или десять лет! Русский мужик ленив, и половина из них заводит любовниц ведь только престижа ради. Да по непривычке отказывать себе в чем бы то ни было. Еще бы – женское тело доступно и дешево. Никто не осудит, ежели ты удовлетворил физическую потребность. Общество прогнило – все пишут про олигарха, который бросил свою жену ради молоденькой девочки. Так о чем пишет пресса? Да о том, какие рестораны, яхты и самолеты он дарит любимой. И ни одна журналистская сволочь не напишет, что он бросил женщину, сделав ей пять – задумайтесь только: пять! – детей. Ну да, он оставит им денег. Но детям ведь не только деньги нужны…

Таня вдруг замолчала, потом добавила устало:

– Простите, что я на вас это вываливаю. Вы молодая, у вас, наверное, и детей-то еще нет. Вам не интересно. Просто у нас самые незащищенные – это старики, дети и матери этих детей, беспросветно сидящие с ними дома. Мне вот, например, уже наплевать на то, где торчит муж до десяти-одиннадцати вечера каждый день. Я просто хочу, чтобы он меня хоть раз в неделю сменил, понимаете? Я уже до парикмахерской напротив добежать не могу три месяца – а мне подстричься максимум минут сорок. И этих сорока минут у меня нет. – Таня вздохнула, невесело улыбнулась: – Давайте лучше поговорим о Юльке. Хотя это тоже грустная тема. И знаете, она как-то связана с тем, что я вам только что сказала. Вы хотели понять, что она за человек. Так вот – совершенно обычный. Мы вместе работали. Мне нужен был карьерный рост – я рано вышла замуж, а Юлька сосредоточилась на поисках суженого и ходила в ассистентках. Поиски суженого – дело хлопотное и часто приводящее к разочарованиям. Это я к тому, что Юлька у меня, бывало, даже ночевала – приходила с бутылкой мартини поплакаться, а в полночь в пьяном виде отпустить домой я ее уже не могла – укладывала, к вящему недовольству супруга, «на диванчике в коридорчике». Были и периоды депрессии, когда она становилась совсем вялая, у нее постоянно что-то болело, она забегала ко мне в кабинет просто похныкать, как ребенок. Я даже уговорила ее однажды попринимать лекарство – легкий такой антидепрессант, под оптимистичным названием «Негрустин». – Таня снова грустно улыбнулась: – Она его еще обзывала по-разному: то «Пофигином», то «Нахренином». Так что с чувством юмора у нее все было в порядке. А был ли от лекарства толк – не знаю.