Призрак бродит по Техасу - [83]

— Кроме того (смотри не проговорись!), в руках высокой девушки я воск.

— Откуда ты знаешь? — спросила она строго. — Каким еще высоким девушкам ты отдавал свое изменчивое сердце, милый Черепушечка?

Юпитер и все его луны! Мне пришлось наговорить еще с три короба, следя за каждым своим словом, а то вдруг ненароком сослался бы на Идрис Макилрайт!

В конце концов она дала согласие.

А тогда — бедный мой истощенный мозг! — мы не пропустили ничего из того, на чем раньше настояла Роза: под строгим надзором Рейчел я написал письмо, с грустью, но окончательно, отвергая Розу, и запечатали его, и отдали Эльмо для вручения его адресату после старта "Циола".

Я прямо-таки трясся от страха, что Эльмо меня выдаст. Но нет, все обошлось.

Однако, когда Рейчел ушла, он сказал мне:

— Черепуша, ей-богу, ты просто герой! С какой беззаветностью ты ищешь для себя неприятности и беды. Жены — это же помесь овода с гремучкой. У меня ни разу не достало глупости, а может, и храбрости, обзавестись даже одной. Ты же рвешься на арену с двумя, причем не на Терре, где хотя бы хватит простора, куда удрать, а в Мешке, где, насколько я понимаю, несколько тесновато, хотя и уютно. Ну, хорошо, каждый сходит с ума по-своему. Полагаю теперь тебе требуется еще один билет для "жены". Думается, я сумею его выбить, если ты согласишься денька на два отдаться в руки русских фотографов.

— Нет уж, обойдемся без "жены". Экипаж "Циола" сплошь русские. А русские циркумлунцы в вопросах морали очень строги, во всяком случае, когда дело касается нас, мешковцев. Актер-двоеженец! Да у них просто слюнки потекут. Пусть лучше будет "сестра". У нас все-таки рост почти одинаковый.

— Ладно, сестра так сестра. Но как ты объяснишь Рейчел? Да и Лапоньке, если на то пошло?

— Уж как-нибудь. И еще одна услуга, amigo. В день отлета последи, чтобы их проводили на "Циол" тихонько и в разное время. И сделали бы все положенные инъекции — против космоукачивания и прочего — до того, как им станет известно, что они летят обе.

— Постараюсь, начальничек! Хотя тебе же будет лучше, если я напортачу.

Едва он ушел, как я хлопнулся на постель и пребывал в горизонтальном положении двенадцать часов. Сцена с Рейчел меня просто доконала. А завтра — фотографы. Что, если у русских они такие же идиоты, как мешковские "фотохудожники"?! Ну, какая художественность в том, чтобы нажимать на кнопки камеры, которая кромсает зрительную реальность на ломтики, точно колбасу?

И конечно, меня грызли муки совести, страхи, жуткие предчувствия. Даже в Мешке двоеженство требует абсолютно добровольного согласия всех заинтересованных сторон.

Что поделаешь! Мужчина по самой своей природе полигамен, во всяком случае нацелен на многоженство, и женщины должны смотреть на это сквозь розовые очки. Смотрим же мы на них так — по крайней мере я смотрю, иначе мне и одной жены не потребовалось бы, не говоря уж о двух.

Русские фотографы разделались со мной только в последний день спиндлтопа и вымотали меня даже больше, чем марафонское уламывание Рейчел. Палачами они оказались куда хлеще мешковских: швыряли меня и теребили, как им вздумется, требовали от меня физически невозможного, особенно перед кинокамерами, не давали минуты передышки, чтобы поесть, облегчиться, вздремнуть — так, словно на Родине Социализма не существует никаких законов об охране труда.

В результате все мои батарейки безнадежно сели, и меня пришлось бы волочить в "Циолковский" на руках, если бы генерал Кан не принудил угрюмого интенданта подобрать для меня свежие батарейки из тех, которые используются в СССР для энергетических видов оружия. Кроме того, он вернул мне выдвижные шпаги; кинооператорам потребовались кадры, демонстрирующие, как я переколол Остина, Ламара, Ханта, Чейза, Берлсона и целый батальон вольных стрелков — естественно, статистов. С этого момента в Республике Единственной Звезды я, разумеется, персона нон грата. Их там уже не разубедишь, что я был завербован русскими, еще когда высадился в Далласе.

Фотографы использовали меня сполна: последние снимки делались перед самой посадкой на "Циолковский" в космопорту, где меня окружили восторженные мексы и индейцы кри, которые теперь обзавелись комиссаром и обнаружили, что жизнь стала несколько труднее с тех пор, как в этом новом краю Дальней Сибири к тяготам климата добавились тяготы русского главенства.

Но каким-то образом я умудрился снести самые адские выдумки фотографов и удержаться на своих экзоногах. Если уж это не завоюет мне — а тем самым и Циркумлуне — сердца простых русских, то прямо не знаю, что еще им требуется.

Во время заключительной съемки я все-таки сумел самым теплым образом попрощаться с Гучу, Эль Тасито, Карлосом Мендосой и отцом Франциском, который тайком меня благословил и шепнул, что ему было видение и его миссия теперь — обращать кри в христианство, но только молчок!

Гучу сказал:

— А я возвращаюсь в Публикарес Избранных. Всякий раз, пообщавшись с вами, беломазыми, я замечаю, что вы все больше сходите с ума. Вали отсюда, друг, и не отсвечивай.

Старина Тас сардонически буркнул:

— Vaya con La Muerte, El Esqueleto.