Призрак бродит по Техасу - [58]

Я не отнял взятый взаймы бинокль от глаз, но подкрутил электронную настройку, чтобы получше рассмотреть черное отсвечивающее пятнышко где-то между моими глазами и сверкающим ребристым краем Луны. Когда эта блестка, размерами чуть больше булавочного острия скользнула по невысокой гряде и исчезла за пределами лунного диска, я окончательно убедился, что видел Циркумлуну с Мешком. Я перевел бинокль на звезды около Луны — бледную горстку, нисколько не напоминающую пылающие мириады в небе вокруг Мешка, но тем не менее распознал Тельца по двойным звездам вокруг Альдебарана. С другой стороны Луны мерцали Плеяды. Это означало, что по отношению к Мешку Терра находилась в Скорпионе, так сказать, у небесных антиподов.

Эль Торо легонько стукнул кулаком по моей ноге, чуть выше коленного моторчика.

— Понимаю, Эскель, — произнес он. — Только сегодня ночью погода позволила тебе увидеть холодное серебряное солнце, вокруг которого обращается твой крохотный мирок.

Я кивнул, хотя, конечно, сути понять он не мог. В частности, не мог понять облегчения, которое я испытал, вместо этой нелепости — четвертое спиндлтопа — установив точную дату: солнцое Льва, террое Скорпиона, луное Козерога.

Ученые циркумлунцы все еще измеряют время по Гринвичу — воображаемой линии в четверти миллиона миль от Луны в сторону Терры. Но мы, мешковцы, исходим из времени, которое требуется Солнцу, Земле и Луне, чтобы пересечь одно из двенадцати зодиакальных созвездий — солнцое, террое и луное соответственно. Луное равно примерно половине земного часа, так что наши мешкосутки равны примерно шести земночасам, то есть времени, которое требуется Циркумлуне с Мешком для одного оборота вокруг Луны. Двенадцать луное составляют мешкосутки, десять мешкосуток составляют одно террое, двенадцать террое составляют одно солнцое (земной месяц), двенадцать солнцое составляют одно звездое — наш мешкогод. Невозможная система, если требовать от нее точности, но вполне приемлемая и эстетичная, если привыкнуть к ней с детства. Кому нужны минуты и секунды? К тому же любой пристойный актер умеет безошибочно отсчитывать сценические секунды в уме.

И что мог Эль Торо знать о мимолетной трепетной иллюзии невесомости, которая возникла у меня, когда я позволил себе бросить прощальный взгляд на темную блестку — мою родину?

Я опустил бинокль и оглядел горизонт Терры с пригорка, на котором стоял. На юге бесшумная река Огайо мерцала, как темная туманность. На востоке из кустарника торчали каменные развалины Эвансвилла. К северу расстилалась прерия. На западе виднелись рухнувшие строения над заброшенной угольной шахтой, где мы устроили наш лагерь.

Вновь постучав меня по ноге над коленом, Эль Торо сказал:

— Ну, пошли, Эскель. Хватит тебе дразнить техасского быка. Есть работка.

Я взглянул на его смуглое красивое лицо. Широкая улыбка открывала перламутровые зубы. Невольно позавидуешь крепко сбитому сильному телу, которое с небрежной легкостью держит свои четыре фута десять дюймов прямо вопреки убийственным террагравам, тогда как мои восемь футов шесть дюймов бессильно повисают на опорах. Я кивнул и начал спускаться коротенькими осторожными шажками.

— Ты устал, Эскель, — заметил Эль Торо. — Твой экзо не гнется, но иногда ты висишь на нем, Господи, прости меня, как Распятый.

— Я ведь не герой религиозной, светской или даже сомнительной революционной породы, — сказал я ему с некоторой злостью. — По правде говоря, я на них на всех плюю. Я просто актер и отрабатываю свою доставку в космопорт Йеллоунайфа. Ну, а что до механических приспособлений, так мое носит меня, тогда как ваши киборги таскают свои ошейники на себе. Чье же положение лучше? Если уж тебе приспичило излить свою порядком напыщенную симпатию — тебе бы в опере петь! — так раскури мне марихуанку.

Я был с ним резок потому, что три дня после бегства из Канзас-Сити совсем меня измотали. Когда для человека не слишком привычен и один лунаграв, шесть лунагравов творят с его нутром неизвестно что: во всяком случае кишки превращаются в свинцовые трубы, которые Творец запихнул ему в живот, не потрудившись даже уложить аккуратно. Канзас-Сити, Колумбия, Сент-Луис, Карбон-дейл — четыре революционных вечерних выступления без единой передышки. Поистине актеры Терры в девятнадцатом веке и в начале двадцатого были закаленные ребята.

Колумбия. Воспоминание о нашей встрече с вольными стрелками в Канзас-Сити еще вызывало у меня такую дрожь, что экзо дребезжал… Разумеется, лишь до той минуты, когда я вышел на сцену.

Сент-Луис. Гигантское лишь наполовину обжитое кладбище. Его небоскребы — оплавленные чудовищные склепы, монументы Атомной войны. Но и самое большое количество зрителей за все время.

Карбондейл. Городишко, который выглядел бы совсем заброшенным, если бы не орды киборгов, работающих на двух колоссальных замаскированных под нефтевышки буровых установках, от которых круглые сутки по извилистой дороге огромные грузовики везли камни для сооружения стены где-то на севере — одной Диане известно зачем. Да и ей навряд ли.

По тропке, петлявшей в кустарнике, мы с Эль Торо спускались в неглубокую, давно выработанную штольню угольной шахты. Впереди внизу маячил небольшой прямоугольник тусклого света. Я посасывал сигаретку, глубоко втягивая смолистый дым и задерживая его в легких, но, хотя наши шаги обрели танцующий ритм, боль не утихала. Эль Торо сказал: