Призрачный светильник - [3]

— Ну, не все так просто, — вставила было Тилли, но Кассиус ее перебил:

— Еще как просто! Призрака видят со спины и не догадываются, кто он такой. Обычная фигура в черном плаще, крадущаяся в лунном свете к большому дому.

— А в следующий раз, когда гравюру видит другой человек, — присоединился к рассказу Вольф, — фигуры уже нет, зато окно на первом этаже дома открыто, и любой сообразит, что ночной гость проник внутрь.

— Да, гравюра менялась постоянно, — подтвердила Терри. — Последнее изображение показывало ту же фигуру, уходящую от дома: лица под капюшоном плаща почти не видно, лишь угадываются тонкие черты, а в руках похищенный младенец… — Внезапно она замолчала, приметив, что Томми завороженно слушает взрослых.

— А что было дальше, мам? — спросил мальчик.

— В конце концов, — спокойно ответил вместо Терри ее муж, — фигура исчезла вместе со своей ношей. На гравюре остались дом и лунный свет.

Томми утвердительно кивнул:

— Значит, призрак залез в картину, как в кино. И может из нее выйти, правильно?

Кассиус нахмурился и закурил:

— Амброзу Бирсу пришла в голову похожая идея, Томми, и он тоже сочинил рассказ о картине, которая постоянно менялась. Правда, никто не видел, как это происходило. Сама картина изображала море и кусочек берега. Человек на лодке греб к этому берегу. Лодка все приближалась, и постепенно стало понятно, что в ней сидит китаеза с длинными усами…

— Китаец, — поправила Лони, недовольно скривив губы.

— Китаец, — повторил Кассиус с мимолетной усмешкой. — Когда лодка пристала к берегу и этот человек вышел на сушу, оказалось, что в руке он держит длинный нож. Потом человек куда-то пропал, на картине была только лодка у линии прибоя. Потом китаец появился снова, уже в лодке, и греб от берега. А на носу суденышка лежало тело — тело того, кого он убил. Наверное, можно сказать, что в каком-то смысле он выбрался ненадолго из картины.

Томми качнул головой:

— Здорово, дедушка, но я не о том спрашивал. Может быть так, что человек сойдет с картины к тебе, как живой?

— А это было бы занятно, — ухмыльнулся Вольф. — Микки-Маус размером с настоящую мышь… нет, такого роста, как рисуют в комиксах… носится по кофейному столику… Совсем кроха, и не расслышишь, что он там пищит.

— Папа, Микки-Маус никакой не призрак, — возразил Томми.

— Ты прав, малыш, — ответил дед, — но я помню один старый мультик, где Микки попал в замок с призраками и сражался на дуэли с шестиногим пауком. Любопытную мысль ты нам подбросил, Томми. — Его взгляд обежал комнату и задержался на копии «Герники» Пикассо, украшавшей одну из стен. — Хотя есть такие картины, с фигурами на которых лично мне что-то не хочется встречаться.

— Угу. — Томми наморщил нос, вглядываясь в громадного человека-быка и искаженные мукой лица на репродукции шедевра Пикассо.

Терри хотела что-то сказать, но промолчала, лишь выразительно покосилась на Кассиуса.

Вольф наблюдал за женой. Лони, ее сестра, поддалась объяснимому порыву и стала рассматривать другие картины на стенах гостиной, словно прикидывая, способны ли те ожить. Ее взор уткнулся в темное полотно с портретом молодой Хелен Крюгер, выполненным в стиле масок Бенды[1]; лицо художник изобразил яркими, почти кричащими мазками. Лони собралась было что-то прокомментировать, раскрыла рот, но передумала.

Однако Томми, глядевший на нее, припомнил услышанное до ужина и догадался, что, собственно, намеревалась произнести его тетя:

— Спорим, что бабушка Хелен была бы зеленым призраком, выйди она из картины!

— Томми! — прикрикнула Терри.

Лони попыталась было оправдаться, но Кассиус, чьи глаза при словах внука сверкнули — от интереса, не от обиды, — заговорил раньше, торопливо, глотая окончания, с шутливыми интонациями, отчего все присутствующие уставились на него.

— Верно, Томми, верно. Давай подумаем. Вот розовая и зеленая краска клочьями, хлопьями сползает с холста, но лицо сохраняет очертания… Эстебан всегда отличался пристрастием к зеленому цвету, утверждал, что тот добавляет жизни… Ну да, целый поток, косяк, водопад, ага, водопад зеленой краски стекает с картины, изгибается туда и сюда в воздухе, как если бы его привязали к невидимому воздушному шарику, который реагирует на малейшие дуновения ветра… Самый настоящий ведьминский шабаш… А дальше что? Никто не знает. Быть может, когда призрак сойдет с картины, вся эта краска вернется обратно на холст и ляжет так ровно, что всего одной крохотной трещинки, всего одного пятнышка будет достаточно, чтобы…

Он затянулся сигаретой и неожиданно закашлялся, согнулся чуть ли не вдвое, однако, прежде чем кто-либо успел хоть что-то спросить или кинуться на помощь, справился с кашлем. Пристально оглядел гостей и продолжил, уже совсем иначе, размеренно, без всякой смешинки в голосе:

— Прошу прощения, мои дорогие, что позволил воображению разгуляться. Так сказать, отравился гротеском. Каюсь, я поощрял увлечение Томми сверхъестественным, и за это тоже прошу меня простить. — Кассиус прервался, закурил следующую сигарету. — Замечу в свое оправдание, что Эстебан Бернадорр был тем еще фантазером, он носился с чрезвычайно странными идеями, странными даже для художника, насчет света и сочетаний цветов и оттенков. Ты должен его помнить, Вольф, пускай ты был тогда немногим старше Томми.