Призрачный снимок - [26]

В это время И. сделала ошибку в формировании своего образа, что привело к ошибке в карьере: она страдала от этого образа инженю и чудо-ребенка, которым воспользовались и вытолкнули ее на сцену, и хотела выбраться за его пределы и заменить универсальным образом неестественной, поддельной женщины, раскрашенной маской. Макияж ее не уродовал, но полностью лишал своеобразия: от нее оставалась лишь плоская и холодная картинка, которую я проклинал каждый раз, когда видел, листая журнал, или на афише киоска. Для меня вся ее красота заключалась в ее грациозной хрупкости, в ее чрезвычайной бледности, в ее почти прозрачной коже, под которой виднелись жилки, в очень тонких сочленениях ее запястий и шеи. Вместо этого я находил лишь похожий на тысячу других манекен или же напудренное пасхальное яичко, украшенное громоздкими драгоценностями. Мы много раз говорили о том, чтобы сделать фотографии вместе, и, видимо, ярость, вызванная последней обложкой одного модного журнала заставила меня сделать съемку как можно быстрее: я сказал ей, что хочу ее сфотографировать без макияжа, в очень простом черном платье. Я представлял ее в загоне для хищников или крокодиляриуме Ботанического сада потерянной, заблудившейся в едкой испарине, посреди клыков, рычания, ржавого металла и камня. Когда мы пришли туда вместе, я обнаружил, что автоматический регулятор экспозиции на аппарате, который одолжил мне один друг, не работает: я не осмелился ей признаться из страха, что больше никогда не смогу сделать эти снимки, и фотографировал, регулируя выдержку самостоятельно по воспоминаниям о том, как это следует делать. При расставании я не смог сказать ей, был ли я удовлетворен или недоволен съемкой: больше всего я боялся, что фотографии не получились.

Она настояла на том, чтобы прийти на следующий день взглянуть на них, когда я заберу их из лаборатории. Увидев, как я вхожу, девушка в лаборатории сразу же протянула мне конверт, сказав с легкой иронией: «Это вы сделали эти снимки?» — «Да, а почему вы спрашиваете, они не получились?». Я еще не успел открыть конверт и рассердился, что кто-то смотрел их у меня за спиной. Но фотографии не были испорченными: большинство удалось с технической точки зрения, одно это было уже хорошо. И. сказала мне, что они ей очень понравились, прошел уже год, как ее не фотографировали, и она хотела повесить их все на стене у себя дома. Я заказал отпечатать лучшие в трех экземплярах и предоставил ей полную свободу действий. Дни шли, и я собирался уехать на неделю в Венецию. Я часто рассматривал фотографии, приходя во все большую растерянность: я по-прежнему не знал, должен ли быть ими доволен или разочарован, я не ощущал, что они принадлежат мне, и чувствовал себя как будто задетым из-за того, сколько в них вложил, я говорил себе: «Это просто хорошие портреты И., и все». Я их снял, но не знал, что с ними делать. Я прочитал в газете, что крокодиляриум и загоны для хищников в Ботаническом саду только что закрылись для посетителей из-за реконструкции. Эти места больше не будут прежними, а И. никогда не сможет там оказаться. Это должно было сделать снимки уникальными, но, странным образом, не делало их в моих глазах более ценными.

Утром того дня, когда я должен был уезжать в Венецию, я без какого бы то ни было предварительного умысла проснулся, удивляясь самому себе, с такой мыслью: «Я пойду и продам фотографии И., и продам их журналу, у которого самый большой тираж». Я попытался дозвониться до И., чтобы ее предупредить, но ее не было дома, и ее отсутствие мне помогло. Я вошел в здание редакции журнала, в котором меня никто не знал, и холодно сказал жирному и забитому человеку, который назвался главным: «У меня есть фотографии И., вот, они вас интересуют?» — «Сколько вы хотите за них?» — «Один миллион». — «Вы, судя по всему, не имеете никакого понятия о расценках, это слишком для девяти фотографий, к тому же они еще черно-белые»… Я колебался и согласился оставить фотографии в обмен на чек на половину запрошенной суммы. Но я не прикасался к чеку, я перезвонил И. Ее по-прежнему не было дома. Я написал ей письмо, потом второе, я оставил ей номер телефона своего отеля в Венеции.

Вытянувшись в поту на сиденье поезда, я никак не мог заснуть, ошалевший и истомившийся, затем уязвленный, раскаивающийся в том, что я сделал, словно в необдуманном, безрассудном поступке, в предательстве, в отвратительной мелочности. Как только я приехал, мне позвонила И.: я разрыдался. Она только что получила мои письма, она сказала мне: «Значит, ты был не совсем мной доволен, ты решил отомстить». Я написал ей новое письмо: мне виделось, что я в небольшом биплане, который камнем падает в бурный поток на дне глубокого ущелья между высоких гор, по которому несутся байдарки, потом я прятался на высоком дереве и смотрел на мелькавших с разных сторон больших сторожевых собак, которые гнались за дикими лошадьми и до крови кусали их шеи, лезвием бритвы я отрезал лапы собаки, которая душила лошадь. В тот же вечер я сел в поезд в Париж. Прямо с вокзала я отправился на такси в редакцию журнала. Я вырос вместе с чемоданом перед вялым начальником, он не мог понять, в чем дело, он шепотом сказал мне, подмигнув и указывая на какую-то секретаршу: «Эта должна хорошо сосать, а?», и меня затрясло от ужаса, когда я подумал о месте, где я мог покинуть И., я сказал ему сухо: «Я пришел забрать фотографии обратно» и положил чек с гарантией на стол. Вначале он отказался их вернуть, но затем увидел, что я не уйду до тех пор, пока не получу фотографии, и, в конце концов, порвал данную мне гарантию.