Призрачные рощи - [27]

– Ух ты! Здорово! Это наверняка поможет тебе в дальнейшем добиться популярности для «Доронаха». Ты уже будешь не абы кем, а, прах побери, крутым биографом знаменитой главы Лесного ведомства!

Но Дахху, вместо того чтобы радоваться вместе со мой, внезапно скис.

– То есть ты полагаешь, надо действительно взяться? – Он рассеянно комкал в руках бахрому шарфа. – Я думаю: может, лучше отказаться, пока у них есть время найти другого писателя?

Я нахмурилась, пряча ладони в рукава тонкой бежевой летяги: моя любимая, бирюзовая, была слишком неформальной для праздника во дворце.

– А в чем проблема, Дахху?

– Если я скажу тебе, ты не будешь смеяться надо мной?

– Конечно, нет. Смех должен быть лекарством, а не оружием. Нельзя смеяться над чужой болью. Только над своей – и лишь после того, как оплачешь ее как следует.

Дахху повернулся ко мне лицом, не поднимаясь. Туман петлял вокруг него, как белесые змеи вечности. Между мной и Смеющимся переливался красно-золотыми всполохами горячий шар: друг наколдовал его, чтобы мы не мерзли.

Дахху зажал руки между коленями.

– Тогда следует начать вот с чего. Я решил: я не буду рассказывать в «Доронахе» настоящую историю богов и срединников. Если ты помнишь, когда-то я планировал, что «Доронах» станет невероятным открытием, культовым исследованием… Но в процессе работы я стал сомневаться: хочу ли я так все баламутить? Более того, в поездке Анте пару раз спрашивал меня об этом. Без какого-либо давления! – поспешил уточнить Смеющийся, увидев, как я подозрительно сощурилась. – Он просто мимоходом интересовался, что я вставлю в такой-то раздел… И в такой-то. И когда я спросил его в лоб: «Анте, скажи честно: именно ты готов к тому, чтобы мир узнал твою историю?», он помолчал, а потом качнул головой: «Нет. Именно я, если хочешь знать, ни черта не готов». «Тогда я не буду писать о ней». И он выдохнул. Едва слышно, но выдохнул, Тинави.

Я почему-то очень хорошо представляла себе этот выдох. Незаметный, пытающийся спрятаться, как легкое дрожание секундный стрелки перед тем, как шагнуть на следующее деление. Колебание. Неуверенность. Злость на себя. Ведь таким, как я, нельзя быть слабыми. Нельзя чувствовать.

– И знаешь, я как-то вдруг понял, что спокойствие моих близких для меня важнее славы и желания раскрыть всем какую-то условную истину, – продолжил Дахху. – Я принял это решение легко и спокойно. Но вот заказ на биографию Марцелы – это как будто вторая уступка правде подряд… И это меня смущает.

Я пододвинулась поближе к костру:

– Подожди, а почему биография – это «уступка правде»? Или от тебя хотят исключительно оду, полную щенячьего визга?

– Нет, все нормально: они попросили сделать академическое исследование, без каких-либо оценок. Но я не понимаю, зачем мне заниматься этим. В чем смысл?

Я непонимающе нахмурилась:

– Хм. Для Марцелы это – подарок. А для тебя… Если честно, мне всегда казалось, что ты просто любишь научную работу. Сам процесс. Разве нет?

– Да вот, кажется, не совсем, – друг прикусил губу. – Я недавно осознал, что занимаюсь исследованиями не потому, что мне интересны загадки и их решения, а потому, что я хочу сделать мир более комфортным для других людей. Я думаю, это мой смысл, направление, в котором мне надо двигаться. Я поэтому в Лазарет пошел, понимаешь? Я же мог тогда выбрать любое второе высшее – после нашего магистра О́рлина меня бы куда угодно взяли, – но целительство тоже отвечало этому внутреннему желанию… Хотя тогда я не мог сформулировать, на фига меня потянуло накладывать швы и менять повязки на чужих пролежнях. Вы с Кадией всегда считали, что я – ученый, мне бы только раскапывать информацию. Но в том-то и дело, что нет!.. Мне не нужны исследования для исследований, для – как бы это сказать – систематизации мира. Я хочу помогать людям через свою работу. Я хочу служить им, чтобы им было комфортнее и безопаснее. Суть в этом. И именно поэтому биография Марцелы как бы… мимо.

Дахху внезапно смутился и отвел глаза.

– Глупо звучит, да? – поморщился он. – Теперь ты понимаешь, почему я боялся, что ты засмеешься. Кажется, слова «служить», «миссия» и «смысл» вообще не предназначены для серьезных разговоров. Только как штамп.

– Они затерты, это правда, – задумчиво пробормотала я. – Но их популярность не отменяет того, что за ними стоит нечто действительно важное.

Надо же.

С одной стороны, для меня стало новостью то, что «Доронах» важен для Дахху не в качестве объекта приложения его исследовательского интереса. С другой стороны, подсознательно я как будто всегда знала то, о чем сейчас сказал друг, – ту историю с помощью людям.

Это всегда такое странное ощущение: когда что-то очевидное и элементарное, прежде ускользавшее от сознания, вдруг пробирает тебя до костей, и ты уже просто не можешь не видеть этого, хотя еще пять минут назад был поразительно слеп и уверен в своей слепоте.

Озарение. Вспышка. Ясность.

Я сложила руки на груди и откинулась назад, спиной упершись в шершавые камни склепа. Сзади что-то заскрежетало. Изумленно обернувшись, я поняла, что случайно привела в действие потайной механизм – дверь в усыпальницу открылась. М-да… Сейчас бы сюда Мелисандра Кеса – авантюриста нашего дорогого, – и уже через полчасика на траве под луной блестели бы награбленные ценности, изъятые, ибо: «А что им там пылиться-то, Ти? Мертвым не пригодятся».