Призрачная - [12]

Я опустила глаза и пристыженная отрицательно покачала головой.

Тот зимний день запомнился на всю жизнь. Граф одолжил мне шубу, как я догадалась своей жены, и взгляды всех были прикованы ко мне. На меня всегда смотрели, безошибочно узнавая в толпе ведьмовское отродье и байстрючку, словно на лбу было вырезано клеймо. Не раз я шла в совершенно незнакомой толпе, когда выезжала в соседние сёла, и чувствовала на себе злобные и ненавистные взоры. Я ненавидела их и боялась. Забегая в дом, я тут же грела воду и старалась отмыть зудящее тело… Но только не теперь. Я впервые хотела, чтоб на меня смотрели, впервые я видела восхищение в глазах окружающих и если зависть — то только дружескую. К слову, сам граф вывел меня на улицу и сразу же испарился в неизвестном направлении, оставив на растерзание восторженной Вете. Наверное, пошёл дальше придаваться унынию, а моё присутствие мешало.

Когда спохватившаяся Авелия отобрала у меня снежок, который я упоённо грызла, было уже поздно. В том плане, что ещё четыре до него я всё-таки успела слопать, заменив вожделенную сосульку снежным комочком. Прочитав нудную лекцию на тему пользы и вреда потребления снега внутрь (где "за" был только талый на печи снег), меня торжественно предупредили, что лечить мою безмозглую персону не будут. Я согласилась, но Вела слова не сдержала и когда вечером я всё же рассопливилась, она принесла мне какой-то душистой травки. Весь её вид говорил: "Я так и знала!!!". К тёплой Альбине я пришла с квадратной головой и заложенным носом. Ночью меня трусила лихорадка, а утром — Авелия, когда обнаружила мой полутруп на рабочем месте. Со словами: "А ну-ка выметайся отсюда, бактерия ходячая!", — меня чуть ли не веником выперли обратно к себе отлёживаться. К вечеру я уже металась в бреду, а приставленная ко мне Дева старательно меняла на лбу компрессы.

…Старик Касьян задумчиво уставился на узкую полоску света, разрастающуюся на востоке. Его приёмная внучка (или дочка?) сегодня осталась в киновии. Обычно она вместе с ним подымалась сюда, чтоб встретить рассвет и первой поприветствовать новый день, но вчера она так устала… И позавчера. И всю прошлую неделю, пока дневала и ночевала у кровати старого отшельника, сморенного сердечным недомоганием. В последний год он болел всё чаще, прекрасно понимая, что это значит.

Восход… Его жизнь клонилась к закату, неумолимо приближаясь к тому часу, когда он ступит на небесную дорогу и пойдёт держать ответ перед своим богом. А девочка останется. Останется совсем одна в этом враждебном мире, который обязательно попытается её сломать, растоптать и выкинуть в канаву. Он так и не сумел привить ребёнку понимание Бога — она заучено повторяла за ним слова воззваний, но в глазах никогда не зажигалось осмысленного огонька. Это печалило старика, потому что с Богом в сердце он мог оставить её одну среди гор и лесов, но в полном одиночестве она сойдёт с ума и слишком мало осталось времени, чтоб приучить её к общественной жизни. Слишком большое расстояние нужно преодолеть, чтоб вернуть её туда, откуда когда-то пообещал увести женщине из видения.

— Всё общаетесь со своим Богом, анахорет?

Старик вздрогнул от неожиданности, кряхтя развернулся к своей дочке (внучке?) и морщинистая улыбка как всегда осветила его лицо. Девчонка плотней закуталась в шерстяной платок, немного задержала взгляд над головой старика, словно что-то разглядывала (как и всегда в последнее время) и подскочила к нему, привычно пригнула колени и он так же привычно осенил её крестом — никаких эмоций: всего лишь привычный жест.

— Сколько я тебе говорил, что это не мой Бог. Это наш Бог. — Старец укоризненно смотрит на свою питомицу.

— Да знаю я, знаю, — девочка легкомысленно отмахнулась от слов старшего, умостилась в его ногах, подстелив на землю платок, поёжилась, вздохнула полной грудью, подставила лицо лёгкому утреннему ветерку.

Так они и сидели на самой вершине каменистого склона — юность и старость, две такие разные жизни, сплетённые воедино Судьбой, прожившие бок о бок десяток лет. И так и не понявшие друг друга.

Восход опьянял, вливал энергию, заставлял двигаться.

Внезапно воспитанница отшельника вскочила и заплясала вокруг камня, на котором сидел старик. Она высоко подбрасывала ноги, заставляя целомудренного старца закрывать глаза, двигала плечами и бёдрами, распатлала сплетённую было косу и смеялась. Дикое необузданное детское счастье, триумф молодости пел и смеялся на вершине, овеваемый ветром и снисходительной старостью. Роса выпачкала босые пятки, измазался травой подол платья, раскраснелось бледное худое личико, на щеках нарисовались ямочки и обычно печальные серые глаза неожиданно сделались голубыми, как океан… Вниз по склону зашуршали мелкие камни, осыпаясь от дикарских плясок девчоночьих ног. Из разомлевшего лицо старика внезапно сделалось серым, исказилось от ужаса.

— Марыля, осторожно!!!

Поздно. Старческие высохшие пальцы не успели всего на мгновенье и схватили пустоту. Визг ребёнка отозвался эхом в горах, рассыпался в шуме леса, раскатился камнями по предгорью… и затих, сменившись стонами и всхлипами. Не помня себя, Касьян скатился вниз, забыв у камня клюку. Метрах в десяти ниже по склону лежала его Марыля в полубессознательном состоянии, заваленная камнями с неестественно вывернутой левой ногой.