Призовая лошадь - [7]

Теперь же, когда лошадь погибла, моя самоуверенность дала трещину. У людей посторонних может создаться впечатление, будто эта смерть означает мое разорение. Они будут судачить, будто ветеринар из «Танфорана» поторопился, отняв у лошади жизнь, будто он мог бы ее спасти. Станут, чего доброго, утверждать, что «Лондонский ллойд»[4] откажется выплачивать страховку. На чем могут зиждиться подобные мрачные прорицания, нелепая уверенность в том, что с этой смертью я потеряю все, что было с таким трудом накоплено в моменты наивысшего конского вдохновения? Подозреваю, что мои друзья будут рассуждать так: «Бедняга уже уплатил за участие в призе „Класико Танфоран“. Стало быть, со смертью лошади и отказом „Ллойда“ платить страховку у него останется только один выход — нищенская сума».

Конечно, в какой-то степени они имеют право так рассуждать, ибо откуда им знать, что происходит за кулисами нашей жизни? Могут ли они знать о том, какая существует связь между отъездом знаменитого жокея Идальго — alias[5] Семь Миллионов — в Чили и смертью лошади? Могут ли они знать, что еще прошлой ночью… Впрочем, для того чтобы все было понятно, надо повести рассказ в другой последовательности. Лучше начать по порядку, лучше восстановить незатейливую историю, которая если и не является в полном смысле слова драматической, то во всяком случае сама по себе довольно назидательна. Историю о том, какую роль сыграл в интермедии моей жизни этот благородный конь, смиренный и многострадальный, гордый и застенчивый, мудрый и наивный, храбрый и трусливый, бесшабашный и осторожный, вылепленный, сдается мне, из особого теста, хотя и по перевранному рецепту; он был великим насмешником, что не мешало ему нередко становиться, в свою очередь, объектом для насмешек; он был полон иронии, которая сочеталась в нем с глубочайшей грустью, неизменно заводившей его в безвыходные тупики.

Вот каким был мой конь — великий в своих достоинствах и восхитительный в своей беззащитности. Полагаю, что он был гением. К сожалению, я не успел его узнать хорошенько. На свете мало найдется таких, кто, родившись в безвестном южноамериканском захолустье, достигает всечеловеческой славы и признания. Дутых гениев в жизни хоть отбавляй, и их более или менее терпят. А вот наивный гений, подлинный чемпион — явление редчайшее, ни с чем не сравнимое. К нему не может быть среднего отношения, не может быть «более или менее». Ореол его никто не способен омрачить. Он единственный… Настоящий чемпион, сотканный из субстанции самой победы, никогда не разочарует своих поклонников. Они следуют за ним до самой смерти. Абсолютный герой. Откуда бы он ни взялся. Пусть он будет неотесанным из неотесанных, животным из животных. Какое это имеет значение, когда дело идет о победителе или, лучше сказать, о том, кто отказывается признать поражение, всегда преобразуя его в победу?

Мой чемпион был родом из южной долины моего родного Чили. Кентавр, взращенный на земле вина и древесного спирта, охочий до запаха лука и вида осанистых кобылиц. Он не знал другого языка, кроме того, на котором говорит виноград. Над головой его взмывали бумажные змеи, лакомством служили картофельные побеги. Там началось его знакомство со скаковой дорожкой. Лошадь, знавшая одних только лодочников и продавцов птиц. Виноделы с баскскими фамилиями, собиравшиеся в клубе любителей скачек, имени его никогда не упоминали. Зато он на всю жизнь запомнил баскское имя Олаверри знаменитого победителя состязаний «Гандикап святой Аниты», идола и учителя моего чемпиона-креола. Гонсалес родился среди дымков сигарет «Жутар» и аромата маисовых початков. Христианским заповедям его обучил Семь Миллионов, сегодня покинувший скачки — дальше вы увидите почему, — жокей на службе у знаменитого Мольтера. Он помнил свои юные годы, проведенные в Чили. Воспоминания о цветущей альбааке и гвоздике приятно щекотали ему ноздри. Когда ослепительные ракеты рвались над городским великолепием Сан-Франциско, он с тоской вспоминал об убогом ранчо и загончике на далекой ферме. Но он был счастлив. Он пустился в житейское плавание потому, что был чилийцем. А всякий чилиец — бродяга. Не исключая лошадей. Думаю, что в мире не найдется большего бродяги, чем мой чемпион…

Но оставим в стороне чувства. Когда я начал писать эти записки, в окно волнами ворвался нежный аромат весны. Легкая полотняная занавеска, надутая ветерком, заволновалась, словно невинная девичья грудь. Казалось, что она вот-вот прянет из окна в объятия завороженных ее прелестью краснопалых фуксий. Но под моим мечтательным взглядом она как-то вдруг обмякает и, точно смирившись с судьбой, покорно обвисает в оконном проеме.

Мой домик утопает в цветах. Пожилая хозяйка прохаживается вдоль розовых кустов, азалий, рододендронов и камелий. В руке у нее лейка, с которой капает вода на ее серый передник. Капли оставляют крохотные пятнышки грязи на белых теннисных туфлях. Седые волосы хозяйки все еще отсвечивают огненно-рыжеватой краской, которую она когда-то употребляла. Ее небесно-голубые глазки любовно подмигивают мне из-под очков. Я с грустью улыбаюсь и взглядываю поверх ее головы на «Золотые Ворота»