Призовая лошадь - [60]

В день заезда Идальго зашел за мной около одиннадцати часов утра. За руки стянул меня с постели и поднял занавески, напустив солнце на горы одежды, раскиданной по стульям, на грязные тарелки и переполненные окурками пепельницы.

— Наконец-то! Наступил торжественный момент! Нечего валяться! Вставай! Знаешь, что мы сделаем?

Я, прищурясь, глядел на него, и он, с этим его крохотным, сжатым от волнения ротиком, казался еще меньше ростом и еще более смуглым, чем обычно.

— Не знаю. А что мы должны сделать?

Пошатываясь со сна, я вышел в трусах в ванную комнату, оттуда на кухню сварить кофе. Лицо Идальго лучилось оптимизмом.

— Поедем в Серрито, по другую сторону бухты. Там мы сделаем свои ставки.

— В Серрито? Какой смысл? — спросил я его, нашаривая под кроватью носки и прикасаясь босыми ногами к линолеуму, словно к холодной жабе. — Почему мы не можем поставить прямо на ипподроме?

— Не будь кретином. На ипподроме ставят все. Если мы тоже будем там ставить, уменьшится выдача. Уверен, что Гонсалес будет сегодня фаворитом.

— Не валяй дурака. От этого выдача на Гонсалеса не уменьшится.

— Как знать! Предусмотрительность никогда не мешает. Учти, если публика слишком рано заметит тенденцию ставок, она сразу заподозрит неладное. Не забывай, что вся эта конюшенная шваль уже что-то пронюхала. Сам увидишь, какая там заварилась каша… Кошки и те будут ставить на Гонсалеса. Но ты, я, Гамбургер, Куате, Хулиан и Ковбой — все мы поставим в Серрито.

Там находился один притон, о котором я не имел понятия. Серрито, прямо скажем, место удивительное, но славится оно не своими достоинствами и красотами, которых хоть отбавляй, а своей странной особенностью, отличающей его от всех других известных мне мест. В Серрито есть зона, юридически нейтральная, не подвластная никакому муниципалитету. Как бы ничейная земля. По необъяснимым причинам эта зона не была включена ни в Беркли, ни в Ричмонд, ни в Олбани. Потому никакой правительственный организм не располагает там властью. Ни полиция, ни пожарное ведомство, ни судейское. Если кто-нибудь, совершает преступление в Серрито, то призывают полицию одного из трех соседних городов. Те, в свою очередь, отвечают, что им очень жаль, но лицо, совершившее преступление, не находится в их юрисдикции. Если там вспыхивает, например, пожар и вызывают команду, время уходит на переговоры, и когда наконец какая-нибудь команда, сжалившись, приезжает, то от дома остается один только пепел. Нетрудно, таким образом, понять, что в этой зоне царит полнейшая анархия.

За рулем сидел мистер Гамбургер, с ним рядом Хулиан и Куате. Ковбой, Идальго и я сидели сзади. Стояло роскошное утро, синее и белое, без единого облачка, едва потревоженное мягким нежным бризом; казалось, ветерок причесывает зеленые вихры океана, начищает до блеска красную железную сетку моста и серые здания, разбросанные по берегу залива. Четко вырисовывались холмы Беркли и Окленда, гранатовый гриб циклотрона, небоскреб газеты «Трибюн», в подножие которого упирался мост. Мистер Гамбургер довольно долго катал нас по Серрито, как бы не очень ориентируясь, отыскивая дорогу. Он несколько раз проезжал перед таверной, над дверями которой красовалась вывеска: «У колеса». Что-то ему не нравилось, какая-то мелочь, которую я не мог уловить.

— Стоп, приехали, — сказал Куате.

— Все в порядке, «мавров не видать», как говаривали в старину испанцы. Давайте, давайте, мистер, поторапливайтесь!

Гамбургер затормозил перед таверной, включил заднюю скорость и быстрым маневром подкатил к весьма убогому на вид гаражу. Поднялись тяжелые ворота, и какой-то человек в белом пиджаке, внимательно оглядев нас, пропустил машину внутрь… Неказистый снаружи гараж оказался обширным помещением, где уже стояло около дюжины автомобилей и множество людей переговаривались, потрясая газетами и какими-то листочками. Лица озабоченные, широкополые шляпы надвинуты низко на лоб, отчего глаз не было видно. Все говорили вполголоса, возбужденно жестикулировали. Сидя на земле, двое пожилых мужчин и толстенная женщина молча курили, сосредоточенно разглядывая свои башмаки. В глубине помещения виднелась дверь. Возле нее охрана. Человек в белом пиджаке, сосавший изгрызенную и обмусоленную сигару, весь обсыпанный пеплом, подмигнул нам, сделав знак подойти. Мы с трудом пробились. Дойдя до двери, мистер Гамбургер немного замешкался, дружески здороваясь с одним из охранников.

— Проходите, — произнес тот, критически окинув взором нашу компанию.

Когда проходил Хулиан, охранник задержал его, положив тяжелую руку ему на грудь.

— Сколько тебе лет? — спросил он.

Хулиан побледнел, не решаясь ответить.

— Кому? Ему? — вмешался шедший позади Куате.

— Да, ему. Вы знаете, что малолетних сюда не пускают. Сколько тебе лет?

— Не смеши народ, — сказал Куате. — Хулиану за тридцать. Правда, Хулиан?

Подошел мистер Гамбургер и молча сунул в карман охранника какую-то купюру.

— Это правда, что тебе тридцать?

— Да, ровно тридцать, — отчеканил Хулиан, которому едва исполнилось четырнадцать.

— Вот видишь, пропусти его. Ему тридцать лет, и он работает зубным врачом. Правда, что ты зубодер?