Признаюсь: я жил. Воспоминания - [132]

А теперь я расскажу о том, что случилось со мной. Я только вернулся в Чили из Мексики. Однажды на собрании ко мне подошел человек средних лет. Этакий современный кабальеро, одетый с иголочки, в пенсне на носу, которое придает людям весьма респектабельный вид. Очень учтиво он сказал:

– Дон Пабло, я никак не решался подойти к вам, хотя именно вам обязан жизнью. Я один из тех беженцев, которых вы спасли от концлагеря, от газовой печи и отправили на пароходе «Виннипег» в Чили. Я каталонец и масон. У меня здесь неплохое положение. Работаю экспертом по санитарному оборудованию в одной из лучших чилийских фирм.

Он рассказал мне, что у него хорошая квартира в центре Сантьяго. Что его сосед – знаменитый чемпион по теннису Иглесиас – мой школьный товарищ. Они много говорят обо мне и вот решили пригласить в гости на обед. Для этого он и пришел.

Квартира каталонца была примером благосостояния нашей мелкой буржуазии. Прекрасная мебель; гора золотистой паэльи.[268] Иглесиас тоже обедал с нами. Мы смеялись, вспоминая старый лицей в Темуко, игры в его темных подвалах, где мы натыкались на летучих мышей. В конце обеда гостеприимный каталонец произнес короткую речь и подарил мне две великолепные фотографии – Бодлера и Эдгара По. Обе фотографии и теперь хранятся в моей библиотеке.

Вскоре нашего каталонца разбил паралич, у него отнялись руки и ноги, он лишился речи. Лишь говорящие что-то глаза устремлялись в тоске то к жене-республиканке, прожившей безупречную жизнь, то к моему другу Иглесиасу. Но речь к каталонцу не вернулась. Он умер.

Когда дом каталонца заполнили друзья, венки и слезы, Иглесиасу позвонил таинственный, не назвавший себя человек. «Мы знаем, – сказал он, – что вы были в большой дружбе с покойным. Он говорил о вас самые лестные слова. Если вы хотите сделать благое дело в память о вашем друге, откройте его несгораемый шкаф и достаньте железную коробочку. Я позвоню вам через три дня».

Жена покойного не захотела и слушать Иглесиаса. Смерть мужа оказалась для нее страшным ударом. Ей было ни до чего; она переехала в пансион на улице Санто-Доминго. Хозяином пансиона был югослав, участник антифашистского сопротивления, человек, закаленный в борьбе. Вдова попросила его привести в порядок бумаги покойного мужа. Югослав нашел коробочку и с большим трудом открыл ее. И что же там оказалось! Бумаги, из которых следовало, что покойный каталонец был фашистским агентом. Копии писем, в которых сообщались имена испанских эмигрантов; эти люди, нелегально вернувшиеся в Испанию, были арестованы или убиты. В коробочке хранилось письмо, в котором Франсиско Франко лично благодарил каталонца за верную службу. И донесения, которые помогли нацистам потопить суда, уходившие из чилийских портов с грузами. Одной из жертв стал наш красавец фрегат «Лаутаро» – гордость чилийского флота. Он вез селитру и затонул сразу же по выходе из порта Токопилья. Погибли семнадцать моряков. Одни утонули, другие сгорели заживо.

Таковы были злодейские подвиги улыбчивого каталонца, который пригласил меня однажды отобедать в его доме.

Коммунисты

…Прошло немало лет с той поры, как я вступил в партию… Я доволен… Коммунисты – тесная семья… У них дубленая кожа и закаленное сердце… Все точат зубы на коммунистов… Именно на коммунистов… Да здравствуют спириты, монархисты, юродивые, преступники всех мастей… Да здравствует философия гуманная и бесхребетная… Да здравствует собака, которая лает и кусает; да здравствуют похотливые астрологи, порнография, цинизм; да здравствуют раки, что пятятся назад; да здравствуют все, кроме коммунистов… Да здравствуют пояса целомудрия, консерваторы, полтыщи лет не моющие свои идеологические ноги… Да здравствуют вши в нищих поселках, бесплатные общие могилы; да здравствует анархо-капитализм; да здравствуют Рильке[269] и Андре Жид[270] со своими мальчиками; да здравствует мистицизм любого толка… Всё пригодно… Все – герои… Пусть выходят все газеты… Пусть публикуют всех, кроме коммунистов… Всем без разбору открыта дорога в освобожденный Санто-Доминго… Все могут радоваться смерти кровавого диктатора Трухильо, все, кроме коммунистов, которые упорно боролись против него… Да здравствует карнавал… последние дни карнавала… Есть маски на выбор… Маски христианских идеалистов, маски крайне левых, маски благотворительных дам и милосердных матрон… Но глядите в оба – сюда нельзя пускать коммунистов… Плотнее закройте двери… Не оплошайте… У коммунистов нет прав ни на что… Займемся субъективным, сущностью человека, сущностью сущности… И всем будет хорошо… У нас есть свобода… Свобода без границ… Они ее не признают, они не ведают, что это такое… Свобода, чтобы заняться сущностью… Сущностью сущности…

Так пролетели последние годы… Вышел из моды джаз, пришел соул,[271] мы тонули в постулатах абстрактной живописи, нас потрясла война, нас убивали на войне… А тут все оставалось по-прежнему… А может, не по-прежнему?… Столько речей о духе, о возвышенном, столько полицейских дубинок, и все равно никак не ладится, не клеится… Хоть тресни, не клеится… Провалились все расчеты… Народ выступает организованно… Не прекращаются стачки и партизанские бои… Куба и Чили добились независимости… Сколько людей поют «Интернационал»… Как это странно… Как досадно… Поют на разных языках, поют на испанском языке Латинской Америки… Надо принять срочные меры… Надо запретить… Надо больше говорить о возвышенном… Чаще петь хвалу свободному миру… Чаще пускать в ход дубинки… Надо не жалеть долларов… Дальше так нельзя… Между свободой дубинки и страхом Хермана Арсиньегаса