Признание в Родительский день - [17]

— Покажи. — Дядя Петя мигом включает свет, подсаживается ко мне на постель, замирает в ожидании. Я достаю из пиджака блокнот, показываю фото.

— Как звать?

— Иринка.

— Гм. Красивая. Ишь ты. Они, поди, ненадежные, красивые-то?

— Моя вроде надежная.

— Ни разу не приснилась тут?

— Давайте не будем об этом?

— Понятно, снится… Снова заныла.

— Рука?

— Она. Хоть отрубай ее на ночь — опять покою не даст. Но ты спи. Я мешать не буду.

И снова я просыпаюсь от света, но не яркого, а весьма слабого. Дядя Петя стоит перед зеркалом и примеривает желтую хлопчатобумажную рубашку. Обновка явно не его размера, между шеей и воротом могут свободно войти два пальца. Но дядя Петя пытается уладить дело курортным, не в тон, галстуком.

— Сноха подарила, — комментирует он события. — На день рождения. Хоть одна… вспомнила.

Я еще раз взглядываю на шею дяди Пети, торчащую из воротника, и про себя решаю, что женщина здесь ни при чем. Но я не выдаю своих догадок и хвалю «подарок»: ничего, мол, после стирки усядет.

В ту ночь я уснул так крепко, что утром не заметил, когда дядя Петя ушел.

Сегодня дядя Петя пришел домой сам не свой, молчаливый, состарившийся. Не глядя мне в глаза, поздоровался, походил по комнате, повздыхал. Достал из шкафа графинчик, налил полстакана и сел за стол. Посидел, мучая посудинку в руке, но все не пил. Словно по-трезвому решил кое-чего додумать.

— Нет уж, не видел если жизни, то и не увидишь, — наконец сказал он и не совсем решительно выпил. Говорить ничего не стал, а сразу лег на кровать и, закрыв глаза, замер без движения. — Здоровый был — годился, а теперь выдохся, так можно в отвал.

— А что случилось, дядя Петя?

— Та…

— Что-нибудь по работе?

— Помирать надо, вот что случилось.

— Да кто вас так обидел? Вы же — ветеран войны!

— А что, ветераны — не люди, что ли? И для них всего хватает.

— Начальство?

— Начальство… Он начальством-то неделю назад стал, а уже прижимает.

— Кто?

— Да мастер наш. Докопался. Старого проводили на пенсию, этого поставили. Ему бы поскромней сперва побыть, поприсматриваться, так нет… Видит, я выпрягаться начал — вот и загонял по другим работам. А ведь я — старик на посылках бегать, год до пенсии остается. «Дай, — говорю, — на этом месте доработать, а то я в деньгах потеряю». И слушать не хочет. «У нас, — говорит, — везде работы хватает. Раз не справляешься — освободи место, не мешайся». Старались, старались для таких вот, чтобы им жизнь лучше была, а они нас за это — в яму… Эх, Женька! Не было, говорит, у них ничего, к ним воры залезли, обокрали — у них вовсе ничего не осталось.

Дядя Петя затих. Мне не хотелось, чтобы день для него закончился обидой, я начал говорить о том, что можно сходить пожаловаться в местком, военкомат или газету… Но через некоторое время ощутил, что меня никто не слушает. То есть я говорю один — в странно пустой комнате. Я замолчал — тишина. Со стороны хозяина не доносилось ни звука.

— Дядя Петя, — я не узнал своего голоса, — вы спите?

Молчание. Фраза моя одиноко повисла в воздухе. Под одеялом мне вдруг стало холодно, я вскочил и подошел к дяде Пете. Он лежал, вытянувшись на кровати и сложив руки на груди. Взгляд мой схватил странно удлинившееся тело, заострившийся нос, высоко вздернутый подбородок.

— Дядя Петя, — уже догадавшись, спросил я, — вы — живой?

Молчание.

— Живой? — еще раз уже безнадежно выкрикнул я и, едва успев подумать, бежать ли за «скорой помощью» или в милицию, как явственно услышал со стороны кровати:

— Вмер.

— Что? — машинально спросил я, забыв, что передо мной — мертвец.

— Оттопали ножки, отпел голосок.

— Фу, — я, наконец, перевел дух. — Так вы — живой. — Я был рад, что ошибся.

— Живой. Еще ни разу не умирал.

— А я испугался. Думал, вы — того.

— Нет, умирать мне еще рано. С женой не попрощался, детей перед смертью не повидал. Вот пусть придут, соберутся, посмотрю на всех… Тогда, может, надумаю…

И мы вновь укладываемся. Дядю Петю если не рассмешил мой испуг, то наверняка развлек.

— Тебе что же, страшно стало?

— Да не по себе.

— А почему сам сразу не отвечаешь, когда я тебя спрашиваю: спишь или нет? Может, мне тоже в это время не по себе делается. Я беседы хочу…

— А вы не притворялись?

— Нет. Стар я притворяться. Умру, так до конца. Но пока повременю: на кого я тут все оставлю? Вот приедет бабка,-тогда помирай на здоровье.

И все же среди ночи еще раз пришлось встать.

— Евгений, — дядя Петя был по-деловому собран, в руках держал листок бумаги, ручку и черный пузырек с тушью. — Встань на пять минут, напиши одну штуку, потом дальше спи.

— Что?

— Ты пиши, а я тебе продиктую.

Я сел за стол, обмакнул перо в пузырек.

— Завещание.

«За…», — поставил я и отпрянул от бумаги. — Чье завещание?

— Мое. — Дядя Петя был все так же спокоен и деловит.

— Не буду.

— Не хочешь помочь старику?

— Только не в таком деле.

— А чем тебе не нравится дело? Я завещание составлю и успокоюсь. А то умру еще без завещания, буду потом…

— Нет, нет, нет! Давайте дотянем до утра.

— Гм… До утра. Легко тебе так говорить — до утра. Смотри…

На другой день, сдав на «отлично» последний экзамен, я уезжал домой. Зайдя за вещами в квартиру, я увидел дядю Петю, стоящего посреди комнаты в желтой хлопчатобумажной рубашке. Он так и сяк поворачивался перед соседями, демонстрируя «подарок».