Приз - [68]

— Морис… Мальчик… Приятно. Это — очень приятно.

Улыбка мсье Линемана что-то говорит ему. Это — не только радость, но и удивление.

— Но ведь ближайший у нас — «Бордо — Лион»? Да, Морис?

— «Бордо — Лион».

— И ты поедешь?

— Поеду.

— Тогда — я сообщу в прессу. Да… а — на ком?

Они остановились.

— Мсье Линеман. Я как раз об этом хотел поговорить. Я прошу вас пойти на небольшую хитрость.

Мсье Линеман поднял брови.

— Какую же? Или — с чем?

— С… записью. Мы можем пойти… на перезаявку?

Перезаявка могла быть обычным делом, случайностью — а могла быть жульнической махинацией. Замена лошадей перед самым заездом обычно применялась шестерками Тасмы — чаще всего для изменения курса ставок.

— На перезаявку? Кого же ты хочешь перезаявить?

Глаза мсье Линемана спрашивают — ты не боишься?

— Сначала записать Престижа. А перезаявить — Гугенотку.

— О-о…

Такая перезаявка была не только выгодна мсье Линеману как реклама. Вместо липового призера они выпускали фаворита. Если бы мсье Линеман решил играть, такая перезаявка принесла бы ему по меньшей мере несколько тысяч. Конечно — если бы Гугенотка пришла первой. Но в то же время — такая перезаявка сбила бы все расчеты Генерала.

— Но… мальчик… Это прямой вызов Тасме. Такая… штука… все спутает. Это — средство разозлить.

— Я знаю.

— Ну, Морис… Если ты знаешь и идешь на это. А ты… помнишь, кого записал Генерал?

— Помню. Исмаилита.

Исмаилит был лошадью класса Корвета и равен ему по секундам — но, конечно, менее опасен. Мсье Линеман помедлил. Самому ему бояться было нечего — он лишь продюсер, по существу — посторонний человек. Да и — с продюсерами Генерал никогда не связывался.

— Ты… вдруг обиделся на Генерала?

Кронго закрыл один глаз. Они рассмеялись.

— Да. Я — вдруг обиделся.

— Ну что ж, — мсье Линеман поправил на нем куртку, сделал вид, что стряхивает пылинки. — Если уж мы пойдем на это, то — за какой срок ты хочешь перезаявить?

— Ну… у вас хорошие отношения с оргкомитетом. И — с жюри.

— Понимаю. Ну что ж. Я… попробую добиться перезаявки почти вплотную. Конечно, не перед самым заездом, это нереально. Но — вплотную. Я правильно тебя понял? — мсье Линеман обнял его за плечи. — Впрочем — ты ведь прав, Морис. Пришла пора им нас бояться. Как ты считаешь?

— Я считаю — пришла.

Они сидят на веранде, на той же самой веранде перед озером, как и прежде, втроем — он, мать и Омегву. Как и прежде, слышно — возится, постукивает чем-то на заднем дворе Ндуба. И как прежде, этот обед для них не просто обед, а что-то особое, соединяющее их. Но все изменилось.

Во-первых, изменился он. Изменилось его отношение ко всему вокруг — потому что есть Ксата. Да, в том-то и дело — ведь ни мать, ни Омегву не знают о Ксате, не знают, как они теперь связаны — он и Ксата. Они не знают — так, как должны были бы знать. И в этом есть изменение — в этой особенности, в том, что его приезды сюда давно уже приобрели особый, тайный смысл, доступный только ему.

Изменилось что-то в отношениях матери и Омегву. Не потому, что нет отца… Дело совсем в другом. В глазах матери уже нет ощущения счастья. Что-то произошло — что-то, что отдаляет Омегву от матери. И хотя они по-прежнему любят друг друга, он это видит, — в их отношениях все изменилось. Теперь он понимает — это было связано с политикой, с выездами Омегву в столицу, с его выступлениями в печати. Он не понимал тогда — почему мать была против этого. Ведь все, что происходило вокруг, разговоры о предоставлении независимости, разговоры, которые шли уже несколько лет, в Париже, в столице, здесь, — все это интересовало мать, было ей близко. Он много раз слышал эти разговоры и сам с охотой участвовал в них.

Да, изменились не только отношения матери и Омегву — изменился сам мир Бангу, все, что окружает деревню. Во-первых, появились солдаты Фронта, которых сначала было мало. Те самые  п л о д ы  н а  в е т к а х, которых когда-то в зарослях он принял за тени и которые тогда были малочисленны. В деревне их теперь зовут  о н и. Не как-нибудь по-другому, а именно — о н и. Они были реальны — но для него остались тогда только тенями, которые он однажды случайно увидел. Эти тени назывались раньше «боевыми группами», потом — «отрядами Фронта освобождения». Эти отряды были формально запрещены, но они были, они представляли Фронт, то есть — все ведущие партии. Они не вели боевых действий, но были вооружены, у них были свои командиры, свои базы в лесу. Эти отряды несли охрану всех крупных деятелей из ньоно и бауса. Омегву тоже находился под их охраной. Хотя, может быть, сам Омегву тогда и не знал об этом… Ведь Бангу был за переход к независимости мирным путем, он отрицал вооруженную борьбу…

Сейчас ему, Кронго, кажется странным, что он был так далек от всего, что занимало тогда Омегву. Он был далек — и от противопоставлений, и от выяснения разницы во взглядах партии, и, конечно, — от отрядов Фронта. Он не понимал даже, чем отличаются друг от друга партии, — скажем, «Национальный конгресс за свободу» от «Партии демократического действия», коммунисты от социалистов.

Но ведь в нем было сочувствие. Даже — симпатия ко всему движению.

Но он был обособлен от всех. Он был — далек. Он хотел жить, просто — жить… Его ничто не занимало тогда, не интересовало. Только Ксата… Да — только Ксата.