Приз - [66]

Он должен признаться себе — именно смерть отца все изменила в его жизни.

Он стал известен. Да, именно так. Известен — сразу после смерти отца. Он никак не мог привыкнуть к этому. Не мог привыкнуть к заголовкам на первых страницах газет. К письмам с вложенными фотографиями. К телефонным звонкам. К просьбам об интервью. Не мог привыкнуть — но уже понял, что стал известен. Он стал тем, что обозначается словом «знаменитость». Он, Кронго, Кро, он, Дюбуа-младший, действительно стал знаменит — гораздо больше, чем отец. Сразу после смерти отца о нем стали писать и спорить — и неизмеримо больше, чем о самом Принце. Он видел это. Он, Кронго, Кро, стал уже не просто  т а л а н т л и в ы м  н а е з д н и к о м, не просто «М. Дюбуа», в лучшем случае — «Дюбуа-2», не просто «ст. тр. конюшни». Он понял — он стал  п р е е м н и к о м. Именно — преемником. Он уже привык к тому, что о нем писали — «П р и н ц  Дюбуа-младший». П р и н ц — вот в чем было дело. Да, он стал преемником — воистину. Теперь он понимает, что это значило — стать преемником не только в газетных отчетах. Что значило стать  с е р ь е з н ы м  н а е з д н и к о м, наездником, о котором пишут, заездов которого ждут, тактику которого разбирают. Он стал всем этим. Но ведь он знал — это было несправедливо. До смерти отца он был таким же. Он не вырос, не прибавил в классе. Он ездил так же, как и раньше. Специалисты знали это. И тем не менее именно теперь на его заезды, на его технику, на его лошадей стали обращать внимание. Он сразу же стал одним из фаворитов. Его выступлений стали ждать, одно его участие в бегах уже становилась событием. О лошадях, подготовленных им, теперь постоянно говорили и писали в отчетах. Он стал вторым по известности наездником — после Генерала. Лошади из конюшни мсье Линемана сразу поднялись в цене.

Что же было еще… Он стал тем, что называется «богатый». Он впервые понял, что это значит — быть богатым. Что значит соглашаться или отказываться от крупных сумм. Он понял, что это значит — брать или не брать несколько тысяч только за выступление на радио. Только за упоминание имени. Только за присутствие в рекламе. Если бы он захотел — он мог стать совладельцем конюшни. Именно с того времени, со времени своей известности, и до сегодняшнего дня — он уже не испытывал недостатка в деньгах и мог бы получить их столько, сколько захотел.

Он понял, испытал, ощутил известность, принял ее. Но и в первые дни этой известности, и потом — она не радовала его. Он понимал, что все это произошло только из-за одного — из-за смерти отца. В нем жило безразличие. Пустота.

Единственное, чего он хотел и к чему стремился, — видеть Ксату. Только видеть Ксату, приезжать к ней — хотя бы раз в неделю. Только в этом он находил отраду, цель жизни, отдых, спокойствие. Теперь он мог делать это часто. Так часто, как хотел, — денег у него было достаточно.

Да, в нем тогда жило безразличие ко всему, кроме Ксаты. Прежде всего — к работе. Но все-таки — что-то же вывело его из этого безразличия? Да. Его вывел из безразличия случай. Именно тот случай, когда он впервые согласился  б о р о т ь с я. Когда он впервые согласился участвовать в одном заезде вместе с Генералом — в розыгрыше Кубка «Бордо — Лион». В одном заезде, откровенно против Тасмы. Да, именно тогда он впервые захотел победить, захотел выступить, бросив вызов Генералу.

Он согласился участвовать только из-за одного слова. Слова, брошенного невзначай, которое он случайно услышал. Слова, сказанного мельком, которое он услышал краем уха, сидя в пустом холле, — а мог и не услышать.

Он согласился тогда выступить — не из-за денег, хотя баллы за Кубок «Бордо — Лион» были самыми высокими после баллов на Приз. И не из-за возможности заработать на ставках. Даже не из-за желания мстить. Деньги, слава, известность, месть — все это было тогда ни при чем. После смерти отца, после того, что случилось, он не хотел выступать против Генерала. Не хотел ни в коем случае. Он не хотел бороться с Тасма — но совсем не потому, что боялся. Он — не боялся. После смерти отца в нем уже не было страха. Наоборот — тогда, после всего, что случилось, он понимал, что теперь уже Генерал должен бояться его. Эта боязнь была, он чувствовал это, он, Кронго, знал об этой боязни. Знал, что теперь, после смерти Принца, Генерал не решится сделать с ним хоть что-то. С ним или с его лошадьми.

Но даже если бы Кронго знал, что Генерал на что-то решится, — и в этом случае в нем уже не было бы страха. Он, Кронго, победил тогда унижение страхом — навсегда. Да, именно — он победил не только страх, он навсегда победил унижение ожидания… Ожидания… Он, Кронго, уже не боялся именно этого — ожидания страха.

Но было ли тогда в нем самом желание мести? Была ли в нем тогда ненависть? Нет. Ни ненависти, ни жажды мщения — ничего этого в нем тогда не было. Он не хотел мстить Генералу. В нем тогда жило только одно — безразличие.

Только безразличие — ко всему. Безразличие к работе, к заездам, скачкам, тренингу — хотя он работал с лошадьми так же, как работал всегда. Но, работая, он был безразличен. Ко всему — в том числе и к Генералу.